– Владимир Алексеевич, поздравляем с наградой. Скажите, а слово «легенда» что для вас значит?
– Изначально – то, что писали на римских монетах: на одной стороне – портрет императора, а на обратной – его имя и подвиги. Легенда – это то, что было, а иногда – то, что могло бы быть. Легенда складывается из деяний, из фантазий, из болей, из чувств, из воспоминаний и всегда – из надежд… Для меня легенда – память о тех, в кого я верю, кто мне помогал и помогает жить и чувствовать себя человеком.
– Но тем не менее вы ощущаете себя «легендой сцены»?
– Я и не задумывался над этим никогда, потому что трудился. Когда много работаешь, живешь интересами театра, то награды и звания отходят на второй план. Главная награда для меня – радоваться успехам учеников. Чего стоят, например, Марина Дюжева, Елена Яковлева, Наталия Потапова, Виктор Раков, Владимир Зайцев, Вячеслав Молоков, Борис Миронов… Да у меня их очень много и в России, и за рубежом. И я счастлив, что они не забывают обо мне.
– Помогали, наверное, и ваши коллеги по сцене. Шутка ли – проработать в театре 60 лет!
– Я помню их всех. Но время – чудовищная вещь. Порой страшно хочется поговорить с теми, с кем когда-то работал, играл в спектаклях, однако многих уже нет. Всегда дружил с Вициным, хотя называл его Георгием Михайловичем. А перейти с ним на «ты» и называть Гошей (как делали многие в театре) так и не осмелился. Он был на редкость деликатным человеком. Его внутреннее раздражение никогда не выходило наружу ни на сцене, ни в жизни. В какой-то момент эта деликатность стала множиться на легкую горечь от общения с людьми. В 1960–70-е годы была такая программа под названием «Товарищ кино». Актеры ездили по городам и весям, выступали на стадионах. И вот как-то мы приехали в Белгород. Разместились, и Вицин говорит: «Что-то мне фруктов захотелось». В те годы он уже увлекался йогой, и поэтому его меню отличалось от обычного. И вот мы пришли на рынок. Выбрали арбуз, дыню. Нас сопровождали молодые артисты. И вдруг один из них посмотрел на девушку и сказал: «Ох, хороша девчонка!» У нее действительно были потрясающие глаза – огромные, полные восторга. Она впервые видела рядом с собой «живых артистов». Этот артист спрашивает ее: «Вы любите кино?» – «Да». – «Хотите, я вам расскажу много интересного про кино?» – «Да». Доходим до гостиницы, и этот артист говорит нам с Вициным: «Ребята, отколитесь». И начинает ей что-то банальное рассказывать про кино. А девочка слушает, затаив дыхание, и ничего дурного не подозревает. Входят они в его номер, и не успела дверь захлопнуться, как Вицин мне говорит: «Володь, надо девчонку все-таки уберечь – кто его знает...» «Что же делать?» – спрашиваю. – «Стучать». И мы стучим. Открывается дверь. Девочка стоит у стены и взирает на нашего товарища, как на ожившего Аполлона. Он смотрит на нас взглядом не очень добрым. А мы берем девочку за руки и говорим: «Мы тебе тоже все про кино расскажем. Нас двое, значит, и расскажем мы тебе намного больше». И увели ее. Это был поступок Вицина. Незадолго до его ухода в мир иной они с Юрием Никулиным появились в нашем театре на фестивале в помощь детям-инвалидам. Вицин окинул взглядом стены и вдруг произнес: «Как странно, вдруг захотелось что-то сыграть на ермоловской сцене...» Я уцепился: «Ну так давайте, Георгий Михайлович, хоть эпизод». – «Володь, надо подумать». К сожалению, это была последняя наша встреча…
– А давайте мы с вами тоже окинем взглядом стены Ермоловского театра: как, на ваш взгляд, изменилась здесь атмосфера с приходом нового художественного руководителя?
– Пока сказать трудно, ведь заканчивается ремонт, и спектакли пойдут только в начале декабря. Но для меня было важно то, что весь коллектив очень тепло и приветливо встретил Олега Меньшикова. Сейчас мы все в ожидании, идут репетиции, появляются новые имена, новые режиссеры. Это вселяет надежду, и поэтому к новой жизни Театра Ермоловой отношусь положительно, ведь я и был инициатором всего этого: меня же никто не гнал, не просил освобождать кресло худрука. Но я вдруг сам почувствовал, что немного не успеваю за нынешним днем. Без азарта и куража театру жить нельзя! Я совсем не в обиде. Репетирую сейчас с потрясающе талантливым Валентином Гафтом и живу только этим. Два, мягко говоря, немолодых человека, мы с ним сходимся, и само ощущение того, что мы одинаково чувствуем и понимаем творчество, актерское дело, от одного этого уже хочется просыпаться и бороться с недугами…
– Чья была идея постановки?
– Идея? Я однажды прочитал Вале по телефону (он часто мне звонит по утрам: «Я тебя не разбудил, хочешь, стих почитаю?») маленький рассказ Чехова «Лебединая песня», и он сразу захотел это сыграть. С подачи Олега Меньшикова Родион Овчинников написал пьесу (он человек всесторонне одаренный: и режиссер, и драматург, и поэт). Так что идея рождалась в содружестве с новым художественным руководителем. Олег Евгеньевич этим увлекся и планирует в декабре открыть сезон нашей работой. Репетирует с нами Родион Овчинников, мне нравится его спектакль «Одесса-913», который идет в нашем театре. А также я смотрел потрясающе смешную комедию «С наступающим…» на сцене «Современника».
– Кстати, о «Современнике». За все сорок лет своего руководства театром Галина Волчек лишь один раз хлопнула дверью и ушла из «Современника». Правда, той же ночью поняла, что поступила опрометчиво, и наутро вернулась. А вам никогда не хотелось хлопнуть дверью?
– По молодости бывало. Много лет назад я репетировал пьесу Дюрренматта «Играем Стриндберга». На сцене три актера: Иван Соловьев, Леонид Галлис и Ольга Фомичева. И такой гвалт стоит, перерастающий в конфликт: они друг друга не слышат, не хотят слышать. Я из зала призываю их прекратить, смириться, снизить градус спора – ничего не получается. Тут я вспомнил бессмертные строки: «На что ты тратишь жар души и гений, забыв о помыслах своих…» И я крикнул им: «Убийцы!» Встал, надел пальто и ушел домой. И мне стало как-то легко, я лег на диван, повернулся к стене, а через какое-то время – звонок: пришли Соловьев и Галлис. Поставили рядом с кроватью стулья и сидят. А разница в возрасте большая. Я молод, они гораздо старше, и кто-то из них говорит: «Простите нас!» Это получилось непроизвольно, ведь я не интриговал и не строил обид, а просто не захотел работать в такой кутерьме. Они это поняли, и в итоге получился хороший спектакль. А потом Иван Соловьев, как старший товарищ, мне очень много помогал, любил со мной работать, даже обижался, когда я не занимал его в новой постановке.
– Вы легко расстаетесь со спектаклями, которые шли в репертуаре?
– Человек я отчасти сентиментальный, поэтому расстаюсь, может, и легко, но все равно вспоминаю работы, которые мне особенно дороги. Валентин Плучек однажды сказал: «Если за жизнь поставил три спектакля, за которые тебе не стыдно, и они остались в памяти зрителя, – значит, работал не зря». У меня было несколько таких работ.
– У них есть общая черта, может быть, тема, которая их объединяет?
– Да, именно что тема. Понимаете, я дитя войны, знаю, каково стоять у станка в тринадцать лет, что такое недоедание, очередь по карточкам, соблазны улицы в районе трех вокзалов, где я родился и вырос (просто мне повезло – я вырвался в театральную студию Дома пионеров и попал в совершенно другую среду). Так что когда я брал ту или иную пьесу, то никогда не заигрывал с властью, но ставил те произведения, которые защищали человека и его право на свободу мысли и творчества.
– А какие спектакли последних лет вам особенно дороги?
– Как актеру мне очень дорог спектакль «Фотофиниш». Я люблю эту роль, и хорошо, что спектакль сохранился в сегодняшнем репертуаре. Я люблю и своего странного князя в «Мордасовских страстях». А из моих режиссерских работ – до сих пор дороги «Крейцерова соната» и «Берег» по Бондареву. Невозможно забыть и «Черемуху» Виктора Астафьева. Кстати, судьба мне подарила дружбу с ним. Однажды купил его книгу «Посох памяти», и вдруг – батюшки! – очерк обо мне. Даже неловко стало. Астафьев всегда был удивительно прост в общении – это меня в нем и подкупало. Я ценю в людях искренность. Таким был, кстати, и Александр Вампилов. На мой взгляд, сегодня этих людей несправедливо забывают, их голоса стали звучать тише, а ведь они оставили колоссальное наследие. Еще в шестидесятые годы Вампилов писал: «Прислушайтесь, вы слышите звон монет? Весь мир считает деньги!» Представляете, как предугадал? Замечательные были у нас с ним спектакли: «Прошлым летом в Чулимске», «Утиная охота» и потом – «Стечение обстоятельств» по его рассказам. Когда есть возможность, всегда лечу в Иркутск, еду на Байкал к тому месту, где когда-то волна байкальская унесла его… Дороги мне Валентин Распутин и, конечно, Леонид Зорин, мудрейший человек. Недавно в театре «Мост» мы играли пьесу «Невидимка», которую он посвятил мне. Он приехал с женой, и после спектакля состоялась беседа со зрителями, было так радостно его видеть. Дорог спектакль по его пьесе «Перекресток», которую я играл сначала с Элиной Быстрицкой, а потом с Танечкой Шмыгой… А еще дороги мне учителя – Андрей Гончаров и Андрей Лобанов. Талантливейший Евгений Каменькович (он у меня оканчивал актерскую мастерскую) однажды сказал о Гончарове с грустью: «Все забывается, забудут и Гончарова…» Я ему ответил, что и от нас с ним зависит, чтобы не забывали, и он согласился. Я помню всех своих учителей, потому что они многое мне дали – в том числе и возможность, беседуя с «Театралом», с «Новыми Известиями», услышать слово «легенда» в свой адрес.