И жизнь, и шоу про любовь

На сцене сверкают молнии и оглушают громовые раскаты – в нужные моменты, дабы разнять драку-свалку человеческих тел. Вспыхивает звездное небо. Сцену «заливают» компьютерные потоки крови. Соцветия белых роз, спроецированные на декорационные «экраны», словно обугливаются на наших глазах. Летают кабинки «американских горок», с помощью которых можно попасть как в покои Капулетти, так и при случае «отъехать» на тот свет. Воют полицейские сирены. Герцог (Александр Гунькин), а вслед за ним и Кормилица (Александра Кузенкина) кричат в мегафоны. Туда-сюда снуют парни на спортивных велосипедах. Пожалуй, все это для того, чтобы всего лишь подчеркнуть – действие шекспировской трагедии происходит здесь и сейчас. Хотя сам Константин Райкин в одном из интервью настаивал на том, что «везде и всегда».

Впрочем, самой театральной практикой давно доказано, что «истина страстей» вовсе не зависит от антуража и одеяний. И не они делают постановку современной. Другое дело, что в «Ромео и Джульетте» существует попытка определить визуальный образ спектакля. Сценограф Дмитрий Разумов сочиняет пространство «верха» и «низа», которые, правда, подчас объединяются. С абрисом «американских горок» и игровых автоматов, которые, залитые мертвенным серым светом, изначально напоминают могильные памятники. С глубокой чашей-воронкой, куда скатываются персонажи, опять же, как с горки, и где можно носиться на велосипедах, въезжая на стены, одновременно перебрасываясь репликами. Если бы не аляповатые, назойливые видеопроекции, от которых рябит в глазах, впечатление от постановки могло быть иным.

В спектакле вообще угадывается упоение свободой, восторг юных артистов от выхода в большое пространство из тесных институтских аудиторий и скромных залов учебных театров. Большинство актеров – еще студенты курса Константина Райкина в Школе-студии МХАТ. Да и сам спектакль затевался еще там как учебная работа, перешагнувшая впоследствии эти узкие рамки. И вот вожделенный большой зал с сотнями зрителей. Голоса юных исполнителей то и дело срываются на крик, отчаянный, такой избыточный вопль. Но, вероятно, еще не пришло понимание того, что отнюдь не усилением звука ты можешь «взять» этот зал. Но пока не до деталей, не до нюансов – актеры бросают на холст спектакля мазки крупные, броские, временами кислотно-яркие.

Как и в случае с постановкой 17-летней давности, новая версия «Ромео и Джульетты» явно делится на две разные стилистические части, границей между которыми является антракт. В первой правит бал неуправляемая молодежная стихия, хотя сам «бал» на сей раз обернулся подобием дискотеки в ночном клубе. Правда, танцы очень быстро сменяются «боями без правил», в которых принимают участие юноши и девушки, в том числе Ромео – Данила Стеклов (продолжатель знаменитой актерской династии) и Джульетта – Мария Карпова. Джульетта – угловатая и грубоватая «пацанка», не умеющая носить платья, да и шекспировские словесные рассуждения не ее конек. Ромео здесь не менее юн, но в его непосредственности угадывается еще неосознанное желание поразмышлять об этой непростой жизни. Даже находясь вдвоем, они, кажется, заполняют собой всю сцену, в порыве юной страсти перелетая из конца в конец, с «балкона» в «воронку» и даже взбираясь по канату куда-то в небо.

Традиционный шекспировский текст в хрестоматийном переводе Бориса Пастернака в первой части спектакля зачастую звучит не очень органично. Райкин не пошел ни на какие адаптации, не искал новых переводов с современной лексикой и ритмами. Оттого шекспировско-пастернаковская гармония порой пасует перед вызывающей дисгармонией времени и места, а текст начинает пробалтываться скороговоркой, в которой половина слов не достигает зрительских ушей, а иные из достигших кажутся лишними.

В «Сатириконе», конечно, получается не трагедия в чистом виде, а трагикомедия. Причем эти жанры тоже четко разделяются антрактом. Первый акт – это, безусловно, современная комедия. Второй – попытка чистой трагедии, где все эти велосипеды, самокат брата Лоренцо (Сергей Громов), рукояткой которого он осеняет венчающихся юнцов, и прочие приметы наших дней уже не имеют значения. Второй акт – откровенное соло Джульетты (Карповой) – сильное, страстное, отчаянное до страха за сорванные связки молодой актрисы. Но это честная попытка честной трагедии, не ограниченная никакими сдерживающими рамками.

В постановке Константина Райкина удивительным образом монтируются замечательные по своей чистоте и эмоциональному накалу сцены (например, эпизод с гибелью Меркуцио и Тибальда, когда пьяный от счастья Ромео пытается всех примирить, или финальный уход из жизни юных возлюбленных) и моменты аляповатой гламурности со всеми этими розами-звездами-канатами-сиренами. Пока создается ощущение, что новорожденные «Ромео и Джульетта» – не совсем полноценный спектакль, но коллекция студенческих этюдов, которые готовы крепко сцепиться в цельное действие, но не успели этого сделать. Это еще процесс, а не готовый результат. Когда же последний окончательно сформируется, говорят, спектакль получит новое название – «Умереть от любви».