Не назначенный министром несогласия

В 1983 году я работал над своим первым кинодитём – «Детским садом», а Ролан Быков, в том же павильоне, – над фильмом «Чучело». И однажды с его площадки донесся пронзительный, душераздирающий крик, к тому же детский.

Я послал свою ассистентку узнать, что случилось. Она походила-походила, а потом, конспиративно понизив голос, сообщила:

– В курилке говорят, будто Ролан никак не мог добиться от пугачевской дочки Кристины, чтобы она по-настоящему закричала. Тогда он, зная, как она любит своего домашнего зеленого попугайчика, велел купить точно такого же. И, когда на девочку наставили камеру, выхватил из-за пазухи этого попугайчика и прямо перед ее лицом начал его душить. То-то она и завопила. Так ее еле водой отпоили и домой увезли…

Не скажу, что я этому поверил, хотя сам, когда съемка не шла, мог сорваться, а потом от стыда не находил себе места.

... Ролан был моим любимым актером и режиссером, и отношения у нас были самые дружеские. Иногда он показывал мне свои новые куски и даже по моему совету выбросил один небольшой фрагмент из «Чучела». Ответно смотрел мои только что проявленные эпизоды, многое подсказал. Его всё время вызывали на ковер, требовали то выбросить ключевую сцену сожжения чучела, то сократить ее до минимума, то ввести каких-то положительных школьников, то смягчить образ старика Бессольцева.

Истерзанный этими трусливо наглыми вторжениями в его работу, Ролан иногда вваливался ко мне в кабинет, откидывался головой на валик дивана и смежал веки. А потом открывал только что казавшиеся погасшими глаза, в которых снова плясали лукавые бесенята, и делился уже выработанным планом контратак. Он мне казался человеком из книжки о мушкетерах, но не одним, а всеми четырьмя: отчаянным фехтовальщиком д’Артаньяном, и благородным трагическим Атосом, и хитрющим Арамисом, а иногда и чревоугодником Портосом.

Однажды, когда его картина в очередной раз буквально висела на волоске, он прочитал мне стихи, укорявшие не их, а нас: «Какие мы страдальцы, что за вздор! Всё суетимся около передней, Скрывая тупо общий наш позор. Кому пенять! Воистину обидно, Что сами виноваты мы во всем, И как нам всем по совести не стыдно За то, что так беспомощно живем». Чувствуя мою поддержку, он спросил, ввинчиваясь в меня на сей раз неуверенными глазами юного поэта под уже седыми бровями:

– А тебе не кажется, что это похоже на «Печально я гляжу на наше поколенье…»?

– Зато ты в хорошей компании, – ответил ему я.

И он, как ребенок, улыбнулся.

Он очень хорошо написал о неотразимости алейниковской улыбки, которая может «служить эталоном в мировом кино». Такая же улыбка озаряла и лицо самого Ролана. Но у Петра Алейникова было в запасе только одно лицо – его собственное, а Быков был тысячелик. Он играл и Пушкина, и Ленина, и Сталина, и Хрущева, и Берию, и Бармалея, и Акакия Акакиевича, и скомороха времен Андрея Рублева, и жестянщика Ефима Магазаника в «Комиссаре» Александра Аскольдова, и партизанского командира Ивана Локоткова в «Проверке на дорогах» Алексея Германа, и, наконец, – на гениальном взлете – профессора Ларсена в футурологических «Письмах мертвого человека» Константина Лопушанского – фильме, показанном, но, увы, почти никем не увиденном...

Однако вернемся к попугайчику. К тому самому, зеленому. Совсем недавно, встретившись с Кристиной, я спросил ее об этой истории, хотя, спрашивая, чувствовал неловкость.

– Чепуха, – ответила она. – У меня никогда не было зеленого попугайчика. Неужели вы еще не привыкли к подобным сплетням: они и про вас ходят.

Фильм «Чучело» стал крупнейшим гражданским событием. За годы преподавания в университетах США я много раз показывал этот фильм своим студентам. И в прошлом году, например, девушка из Объединенных Арабских Эмиратов написала работу «Как я была Леной Бессольцевой», только, застенчиво краснея, попросила не читать ее вслух, а юная анголка, тем не менее, это сделала, хотя слезы мешали ей. Студент из ковбойской семьи рассказал, как в нью-йоркской школе насмехались над его оклахомским акцентом и провинциальными манерами, и ему пришлось, бросив учебу, вернуться домой. К несчастью, с годами фильм «Чучело» стал еще актуальнее, ибо национальные и классовые отношения трагически обострились во всем мире, да и у нас в стране.

Советская кинополитика строилась по принципу крепостного театра. Лучшие фильмы клали на полку, не выпускали на международные фестивали. Но в нечеловеческих условиях гении отечественного кинематографа делали великое человеческое кино.

А когда Вавилон иллюзий рухнул, некоторые его адепты скоренько переменили прежнюю ориентацию на полный беспредел, что цепко ухватил своим цепким глазом Ролан:



Покуда пролетарии всех стран

К объединенью странному стремились,

Бездарности всех стран объединились

В сплоченный мир бандитов и мещан.



Прошелся он и по адресу режиссеров-оборотней, каковые из прежних ханжей превратились в распустежников, создавая наоборотную конъюнктуру:



Никто уже не видит

Ни солнца, ни луны,

Кино теперь снимают,

Как на людях штаны.



На творческом счету Ролана Быкова, помимо фильмов, и театральные спектакли, и создание Центра кино и телевидения для детей и юношества, и незабываемые публицистические выступления. Но и поэзию он не забывал:

«Если б не стихи, я не смог бы, например, снять и защитить фильм «Чучело». Меня обвиняли бог весть в чем, предлагали посадить, требовали запрещения фильма. Каждый день возвращался я домой раздавленным, убитым, желая только одного – чтобы всё это кончилось. По старой привычке к дневнику я писал стихи, и они спасли меня – я выдержал».

Ко многим мыслям Ролана Быкова мы еще будем возвращаться, они оставлены нам на вырост.

«Где-то в дневниках, – пишет он, – у меня была формула мещанства: «Это мир, где икона становится вещью, а вещь – иконой». <…> Механизм мещанства – система опошления всего и вся: бережливость становится жадностью, осторожность – трусостью; в области чувств то же – не страдает, а нервничает, вместо гнева – злоба. Порок не важен – главное, чтобы о нем никто не знал.

<…> И мещанин часто интеллигентствует, а интеллигент не реже впадает в мещанство «по невозможности удержаться».

Нынешняя цивилизация, всё более обеспечивающая мир потребления и благополучия, привела мещанина к власти».

«Декларация прав человека возникла во времена расизма, может быть, потому расизм и отступил. <…> Без декларации прав культуры – права человека во многом ущербны. Человеку важно не только быть защищенным правово, не менее важно защитить его культуру – это главное».

«У меня даже есть государственный пост, который я сам себе придумал, – министр несогласия: я не согласен со всем, что не так, а всего – много».

В России сейчас говорят о «большом правительстве». Ну что же, может быть, в нем найдется должность хоть одного несогласного министра. Но, если в планах уже есть такой министр, найдем ли мы сейчас нового Ролана Быкова?

Роланчик

С характерцем тяжким Роланчик,
в кепарике набекрень,
он легок был, словно воланчик,
даря лицемерам мигрень.
Россия, не бойся романа
с хранящими совесть твою
людьми из породы Ролана
в их блоковском вечном бою.
Спасение, а не опасность –
их искренние слова
и нравственная несогласность,
когда их страна не права.
Но этакие скоморохи,
Россия, тебе не враги.
Они же твои самородки,
и ты их – смотри! – сбереги.
Вел нежно мелодию музыки
Ролан, режиссер-дирижер.
Подрагивали его усики –
он знал, что идет на рожон.
На бледном лице от бессонницы
в подглазьях синели круги.
Беги, моя Лена Бессольцева,
подальше отсюда беги.
Но с нами всегда наше детство,
надежды твои и мои.
Не может быть, Леночка, бегства
от совести и от любви.
Был пик диссидентоискательства,
раздавливанья идей,
садистского невыпускательства
стихов, кинофильмов, людей.
Но кажется – там ароматнее
дышали деревья, цветы
и было там больше романтики,
наивности и чистоты.
А может, всё это ошибочно?
Foodmarket милей, чем сельпо?
Живется не слишком ли шипочно?
Как раньше: «На Шипке всё спо…»?
Иллюзии и проклятия,
о, сколько вас было зазря!
Как спится тебе, бюрократия?
Похоже, что всё в поря…?
Мы к новой России обвыкнули?
Мы в лучшей иль худшей стране?
Эх, мне бы с Роланом Быковым
поговорить хоть во сне.
Евгений ЕВТУШЕНКО