Живая и мертвая вода от Николая Коляды

На гоголевской «Женитьбе», традиционно завершавшей колядовские гастроли, зал провожал актеров ревом и стоя: такому успеху позавидует любая столичная штучка. Коляда выходил на поклоны как Майя Плисецкая – взмахивая длинными руками, как птица, и глядя в зал благодарными увлажнившимися от чувств глазами. За кулисами уставшие работницы укладывали реквизит и костюмы в огромные клетчатые баулы челноков. Вереница поклонников не прекращалась, артисты утопали в цветах. На сцену волокли то огромные торты, то ящики с шампанским, неизвестные блондинки совали режиссеру цветные подарочные пакеты с чем-то сокровенным. Говорят, артисты театра Виктюка, прислали гастролерам ящик водки, который Николай Коляда предусмотрительно запрятал с подальше от голодных глаз. Это был настоящий, шумный неприличный успех.

За что же их так любят? Ответ на этот вопрос может быть бесконечным, и все будет правдой: за искренность, за чистоту помыслов, за самоотдачу, за душевную щедрость, за уважение к зрителю, за то, что каждый спектакль играют, если не как в последний, то уж точно как в первый раз – словно и сами не знают, чем кончится. За то, что вдохновение их не покидает, – столь безупречно и свободно их существование на сцене. За то, что в них нет ни высокомерия, ни снобизма, но нет и провинциального заискивания. Все эти замечательные качества безусловно важны, но сами по себе – вне профессионального контекста – они вызывали бы лишь умиление, как умиляются родители на утреннике в детском саду.

Феномен Коляда-театра – в редчайшем, почти уникальном сочетании таланта, воображения, оригинальности творческой мысли и подкупающей ясности и простоты воплощения. Кто-то из рецензентов намекнул на некую блаженность главного режиссера, сравнив его с пушкинским юродивым Николкой. В этом и есть главный оптический обман, который позволяет многим зрителям и критикам вступать со спектаклями Коляды в фамильярно-панибратские отношения, как с финалистами «Минуты славы». Конечно, можно обозвать Коляду самородком, а весь его театр – сборищем фриков, кораблем с персонажами Феллини. Но в этом и лукавство Николая Коляды – гениального придумщика и интеллектуала, автора сотен пьес, идущих по всему миру, идеолога и руководителя драматургических и театральных фестивалей, непременного участника международных театральных форумов, руководителя литературных семинаров и семинаров современной драматургии.

Коляда за годы существования театра собрал потрясающую самоигральную труппу, состоящую из артистов универсальных, многожанровых, не похожих друг на друга. Нынешние гастроли получились вообще актерскими – возможности своей труппы Николай Коляда продемонстрировал масштабно, дал каждому артисту посверкать разными гранями, поразить широтой диапазона. И это получилось.

Бесспорный лидер труппы – Олег Ягодин – хорошо знаком московской публике. Ягодин, кажется, переиграл весь мировой репертуар – от Шекспира до Пушкина и обратно. Он, действительно, может сыграть все – и крестьянского мужика, и холеного аристократа, и романтического героя, и безжалостного злодея, и писаного красавца, и отталкивающего урода. Практически не меняя выражения лица, не меняя пластики, не меняя тембра голоса, не меняя прически и грима, Ягодин узнаваем везде и при этом умудряется быть разным. Ягодин умеет играть тему, умеет извлекать ее из разноцветного месива ярких пристроек, штуковин и фокусов, из вороха безумных сценических метафор, рожденных неуемной режиссерской фантазией. Ягодин – как никто – умеет оправдать и обыграть любую режиссерскую идею, сделать чужой абсурд, чужое безумие своей сутью. «Горбатый» царь «горбатого» народа – Борис Годунов, – лишь в своих покоях освобождается от горба, спрятанного, как рюкзак, под тяжелым татарским халатом, и с наслаждением разминает затекшие ключицы. Шапка Мономаха – как ненавистный горб, залог любви горбатого народа. Народ у Коляды, действительно, горбат и весел в своем жутком уродстве, он борется с игрушечными медведями и молится на тряпки-коврики с вышитыми святыми. Превращенная в жуткую скоморошину пушкинская трагедия напичкана настоящей кровью, кровью пушечного мяса: когда Годунов кусками свежепорубленной курятины шпигует деревянных матрешек. Пятьсот матрешек задействовано в «Годунове» – пятьсот нашпигованных сырым мясом деревянных чучел. «Борис Годунов» – новая работа театра, поражает беспощадностью, жесткостью решений и оценок.

Коляда – безусловный патриот, если понимать патриотизм, как понимали его Пушкин и Чаадаев. В его отношении к народу, к стране, к истории нет никакой карамельности, никакого лубка, никакого сюсканья. Бешеное круженье толпы, в которой каждый – и палач, и жертва одновременно, круженье без усталости и цели, без смысла и раскаяния.

От «Годунова» к разухабистому «Вишневому саду», потом к пронзительному «Гамлету», к мрачной «Клаустрофобии», потом к веселым и трогательным пьесам самого Коляды – «Всеобъемлюще», «Баба Шанель», «Два плюс два»… Один спектакль продолжает другой, афиша разноцветна, как деревенское одеяло из кусочков, – но за кажущейся эклектикой таится космический высший смысл. Истоки колядовского морока, мрачного, иногда кладбищенского юмора, – в том числе, и в русских сказках, наполненных гудящей темной мистикой, бабьими причитаниями, бесстыдным пьяным хулиганством, ведьмачьими заговорами и чудесными исцелениями водой живой и мертвой.