Писательница и переводчица Мэри Хобсон

– Мэри, правда ли, что заняться литературой вам посоветовал врач?

– Да, это была своего рода психотерапия. В юности я окончила с золотой медалью Королевскую академию музыки в Лондоне по классу скрипки и фортепиано, потом учила детей играть на нем. А за перо взялась в 50 лет, чтобы исцелиться от депрессии, вызванной тяжелой болезнью мужа. Нил подавал большие надежды как театральный художник, но в 25 лет – на четвертом году нашего брака – из-за абсцесса мозга стал глубоким инвалидом: правая рука парализована, не мог ходить, почти не говорил. Ухаживала за ним, как за ребенком, растила детей – их у нас было четверо, и все это время – целых 25 лет! – мне было не до себя. Как тут не впасть в депрессию...

– Тогда вы и стали писать?

– В год по роману. Первый – «Это место – сумасшедший дом» – вышел в Лондоне в 1976 году, а за ним еще два – «О, Лили» и «Бедный Том». Они были хорошо приняты критикой и читателями, а вот четвертой книге не повезло – она осталась неопубликованной, потому что ее действие происходит в доме престарелых. Издатель побоялся, что люди не захотят читать про стариков, хотя этот роман, как и другие, был написан с изрядной долей черного юмора. Сейчас его собираются перевести на русский язык.

– Когда вы заговорили по-русски?

– В 56 лет. Спасибо Толстому! Я лежала в больнице после операции, и дочь Сара принесла мне «Войну и мир» со словами: «Когда у тебя еще будет время для такого толстого романа!» Дойдя до конца, я поняла, что на самом деле эту книгу еще не читала. Ведь перевод – это совсем не то же самое, что оригинал. Красота «Войны и мира» не только в стиле или сюжете – она в самих словах, в том, что слова эти – русские.

– Наши школьники пугаются объема, читают Толстого в кратком изложении…

– Это сложная книга для подростка, она скорее для семейного чтения. Нужно, чтобы кто-то из старших читал ее вместе с тобой, объяснял непонятные места. Пройти лабиринтами «Войны и мира» мне помогла замечательная женщина с пушкинским именем – Татьяна. В 20-е годы, когда ей было около четырех лет, ее семья эмигрировала из Петербурга в Париж. Французские знакомые сократили ее имя до Тати, а дома стали звать Татишей. Под руководством Татиши я целых два года по строчке читала Толстого со словарем, впитывая каждую каплю текста. Когда закрыла книгу, чувствовала себя так, как будто все мои друзья эмигрировали за границу! Запас лексики XIX века пригодился мне в дальнейшей работе. Я вообще очень люблю это столетие и в Англии, и в России.

– А потом вы открыли для себя Пушкина?

– Татиша дала мне прочесть отрывок из «Медного всадника»: «Люблю тебя, Петра творенье…» Я горожанка, картины природы не близки моему сердцу, а эти чеканные строки просто пронзили! (Как ни расхваливали мне Тютчева, но ведь совсем не то: природа, облака, весна, осень… А где же люди?) До Пушкина я не любила читать стихи, великая английская поэзия оставляла меня равнодушной. А «Медный всадник» сразу захотелось перевести. Недавно перечитала свой старый перевод и с ужасом поняла, насколько он слаб, сплошные инверсии – неправильный порядок слов: все нужно переделывать!

– В Великобритании часто получают второе образование в зрелом возрасте?

– Это не редкость. Моя дочь Сара в 43 года поступила в университет на факультет интерьера и дизайна. У нас есть программа помощи пенсионерам для продолжения образования, но такие великовозрастные студентки, какой была я, – все же исключительный случай.

– Легко ли сесть на студенческую скамью в 62 года?

– Хотя меня приняли сразу на второй курс (я уже неплохо знала русский), чувствовала я себя просто ужасно! У меня как раз родились внуки, а я вместо того, чтобы сидеть с ними, стала студенткой! Молодежь все схватывала на лету, а у меня уже и память, и силы не те. Сразу поняла, что совершила огромную ошибку, что не смогу выдержать этот бешеный темп, усвоить такую бездну знаний. Весь семестр только училась и спала. Отключалась при каждом удобном случае – в метро, на диване в гостях... Но понемногу втянулась. А потом начался мой роман с Грибоедовым. Прекрасно помню тот день – у нас была лекция в пятницу. Профессор сказал, что «Горе от ума» – блестящая пьеса, но ее невозможно перевести.

– Но для того, кто круто изменил свою жизнь на седьмом десятке, слова «невозможно», по-видимому, не существует…

– Это так! Я сказала себе: «Это мы еще посмотрим!» После лекции пошла в библиотеку, взяла книгу, читала и все думала: ну может, как-нибудь все же удастся перевести? Работала над пьесой урывками, потому что была страшно занята. Закончила перевод только после защиты диплома и решила поступать в аспирантуру, чтобы писать диссертацию по творчеству Грибоедова. За экзамены нужно было платить, и я целое лето подрабатывала журналистикой, брала интервью для разных изданий.

– За перевод «Горя от ума» вы были награждены Золотой медалью имени Пушкина и премией «Подвижник» фонда «Новое тысячелетие», а Ассоциация переводчиков и специальная комиссия Оксфордского университета признали вашу версию грибоедовской комедии лучшим англоязычным переводом этой пьесы. О трудностях, с которыми пришлось столкнуться в процессе работы над ней, вы рассказывали на конференции в Ясной Поляне. В чем они заключались?

– Слов очень мало, и в них бездна смысла. Многие строчки вошли в поговорку. Русским понятно, а как донести суть до англичан? Как, например, передать по-английски вот этот намек на Толстого-американца – «вернулся алеутом»? Или финал: «Карету мне, карету!» У нас на слово «карета» есть только пара рифм, и обе не в тему.

– А как насчет названия комедии?

– Это первая и, пожалуй, главная сложность, с которой сталкивались все, кто брался за этот труд. У русского слова «ум» – десятки оттенков смысла, и встречается оно в комедии сотни раз, потому что несет стержневую функцию. Это и разум, и интеллект, и сообразительность, и остроумие, и многое другое. В английском языке столь же емкого эквивалента нет. А раз нет эквивалента – приходится заменять ключевое слово десятком других в зависимости от контекста, и стержень комедии распадается! Сначала я перевела ее название так: «Too Clever for Comfort, or the Misfortunes of a Thinking Man» – «Слишком умный, чтобы жить спокойно, или Терзания мыслящего человека». Вышло точно, но длинно, поэтому во второй редакции пришлось вернуться к выражению «Woe from Wit» («Горе от остроумия») – под ним комедия уже переводилась раньше, английский читатель успел к нему привыкнуть.

– Но вас оно не устраивает?

– Конечно! Его нельзя считать адекватным. Согласитесь, что «Горе от остроумия» – совсем не то же самое, что «Горе от ума»! Значение «остроумие» за словом «wit» закрепилось в сознании английских читателей в связи с творчеством Шеридана, Конгрива и Уайльда, которые вывели на сцену целую плеяду героев-остроумцев. В рамках этой литературной традиции под «людьми ума», «остроумцами» стали подразумевать тех, кто стремится выделиться и отличиться, кому претит практическая деятельность, кто одержим тщеславием, нетерпим к порицанию, жаден до славы. Это франты и весельчаки, соревнующиеся в проделках, в игре утонченного интеллекта, в изобретении новомодных словечек, чтобы издеваться над тупицами. Отождествлять Чацкого с лондонским денди или уайльдовским остроумцем было бы неправильно, но именно такая ассоциация рождается у англичан, что, несомненно, обедняет характер главного героя.

– Как вы оцениваете другие переводы этой комедии?

– Никак. Никогда не читаю чужие переводы, потому что не люблю, когда между мной и текстом стоит кто-то третий. Это очень мешает. Дойдя до середины «Горя от ума», узнала, что Энтони Берджесс сделал новый вариант пьесы по подстрочнику, и ее поставили в театре «Алмейда». Играли молодые актеры, Берджесс выдумал для них особый язык. Мне говорили, что получилось очень забавно, публике нравилось, но, насколько все это соответствовало замыслу Грибоедова, судить не берусь. Я посылала свой перевод «Горя от ума» в Лондонский национальный театр, получила ответ: «Это здорово, но не для нас». Зато такая постановка намечается на радио. А в апреле следующего года на CD выйдет аудиокнига с «Онегиным» в моем переводе. Начитывает ее пожилой актер – ему около семидесяти. Мне казалось, что он староват для этого, но, когда послушала его голос, поняла, что ошибалась. Звучит потрясающе!

– В 1999 году в Великобритании вышел 15-томник сочинений Пушкина – такого полного издания нет даже на русском языке!

– Мне посчастливилось работать над этим проектом в числе других переводчиков. Над «Графом Нулиным», в частности. А еще я сделала – слог в слог, ударение в ударение! – перевод «Сказки о попе и о работнике его Балде». Это одно из любимейших произведений! Там такой юмор своеобразный, очень близкий англичанке, которая так много читала по-русски. Ну а потом взялась за «Онегина», и он заслонил собой все, стал смыслом моей жизни. Мне кажется, что именно в этом произведении полнее всего выразилась русская душа. А как ее, душу, переведешь? Она ускользает от перевода, и прелесть романа теряется. В этом и состоит главная проблема с «Онегиным» в Англии. Британцы читают и плечами пожимают: ну и что тут такого великого? Интересно, что это касается не только поэтических произведений, но и прозы Пушкина.

– По этой причине за границей его знают и ценят меньше, чем Толстого, Достоевского, Чехова?

– Кто-то из французских писателей, то ли Флобер, то ли Мопассан, прочитав «Капитанскую дочку», выразил недоумение по поводу ее литературных достоинств. Мои знакомые, читавшие эту книгу, тоже сочли ее скучной и примитивной. Выходит, очарование пушкинского текста переводу пока не поддается. Я все размышляла: в чем тут дело? Очевидно, что слова у Пушкина какие-то особенные, есть стилистические нюансы, которые трудно передать, есть внутренний ритм, рождающий ощущение волшебства, который нужно почувствовать… Вопрос в том, как сохранить это волшебство.

– Собираетесь переводить пушкинскую прозу?

– Если успею закончить с его поэзией. 20 октября прошлого года поставила последнюю точку в «Евгении Онегине». Никогда не забуду этот день! Ощущение, как будто осиротела. Работа над романом была смыслом моей жизни, ради нее я отложила в сторону письма Грибоедова и переводы Марка Аврелия, осознав, что в моем возрасте нельзя так разбрасываться, нужно сосредоточиться на главном.

– Кого труднее переводить – Пушкина или Грибоедова?

– В «Горе от ума» я пыталась решать формальные задачи, например, сохранять мужскую и женскую рифму. Специфика английского языка такова, что сделать это невероятно трудно. А когда концентрируешься на одной цели, приходится жертвовать чем-то другим. В «Онегине» пришлось отказаться от такого подхода: важнее было передать атмосферу романа, аромат эпохи, выбрать правильный язык – не слишком современный, но в то же время понятный и близкий английскому читателю. Да и историко-культурный контекст нужно было приблизить к нему, не говоря уже о смысле. Смысловых трудностей здесь не меньше, чем в «Горе от ума». Вы, например, знаете, что строчку «В окно смотрел да мух давил» нельзя понимать буквально? Это значит – пил от скуки…

– Работа над «Онегиным» продвигалась трудно?

– Долго примерялась к нему, оценивала свои силы. Пыталась перевести то один кусок, то другой, чтобы решить: достойно ли это Пушкина? Стоит ли мне за это браться, потяну ли я? Работала над поэмой таким же методом, каким роют тоннель под Альпами – с двух концов, чтобы потом соединить их. Начала с последних строчек: если не одолею их, какой смысл браться за все остальное? Когда два участка тоннеля соединились, я позвонила Алисии Ябор – единственной поэтессе, с которой знакома в Англии. Она поощряла меня к работе над «Онегиным», а я зачитывала ей готовые отрывки. Алисия уже была очень плоха – финальная стадия рака, но на следующий день после моего звонка она прислала мне роскошные желтые розы в окружении белых гипсофил. Этот жест меня потряс! Казалось невероятным, что, умирая, она может думать о чем-то другом, радоваться тому, что я перевела «Онегина»!

– Ваш перевод поэмы был издан ко дню рождения Пушкина фондом «Новое тысячелетие»…

– Я прилетела на презентацию этой книги в Тургеневской библиотеке и осталась в России на три месяца. Выход двуязычного «Онегина» для меня огромное событие! Когда сдавали рукопись в типографию, выяснилось, что нужно срочно перевести комментарии Пушкина – 74 строчки текста, в том числе и поэтического: большой отрывок из Гнедича, Вяземского, Муравьева. А времени на это всего полтора дня. Работала как сумасшедшая, давление было за двести, но уложилась в срок, рано утром отправила текст издателю.

– Вам лучше работается утром?

– Я жаворонок, а вот муж был совой. Я помогала ему делать макеты для театра. Так он до 10 вечера даже не брался за работу, а у меня после девяти уже глаза слипались. Просыпаюсь очень рано: в 5 часов уже сна ни в одном глазу, а просто так лежать скучно. Жду еще час и наконец говорю себе: пора! Пью в постели черный чай с ломтиками зеленого яблока (режу их горкой и кладу на поднос рядом с чайником, чтобы брать не глядя) и что-нибудь перевожу. Когда в июле я была в Астрахани на выездном семинаре Союза переводчиков России, до начала мероприятий успевала поработать над «Золотым петушком», его перевод уже закончила.

– Что вас поддерживает?

– Великие книги. Восхищаюсь Марком Аврелием, его размышлениями о том, как человек должен жить. Выучила древнегреческий, чтобы читать Еврипида.

– Вы говорите об Аврелии как о современнике…

– А он и есть мой близкий друг. Я с ним спорю на полях.

– Это напоминает Олега Янковского в роли барона Мюнхгаузена: «Со мной сегодня обедал Шекспир»… А что еще читаете?

– В 1991 году я приехала на стажировку в Москву – в Лингвистический университет. Рубль обесценился, и я со своими фунтами впервые в жизни почувствовала себя богатой. Купила 200 книг! Для меня это самое дорогое – моя жизнь, мое лекарство. Полные собрания Достоевского, Лескова, Толстого, Чехова, Щедрина, академическое издание Пушкина в 6 томах 1936 года.

– Как же все это везли?

– Со мной в Лондон летела группа из 25 школьников с преподавателем, изучать английский язык. Каждый взял по три книги, остальные отправила почтой. Очень боялась, что какая-то из посылок не дойдет и собрания окажутся неполными. Но, на мое счастье, не пропало ни одного тома!

– Сколько времени ушло, чтобы все это прочитать?

– Литература для меня – как воздух. Вы же не считаете, сколько дышите! Стараюсь все успеть в этой жизни, поскольку не верю, что будет другая – после смерти. Обидно слышать, когда говорят: для вас, атеистов, жизнь лишена всякого смысла. Неправда, она очень важна. Это единственный шанс, и его надо использовать, не растратив впустую ни одной секунды!

– Вам когда-нибудь говорили, что вы похожи на мисс Марпл?

– Дома меня так и называют. Мисс Марпл любила строить из себя безобидную старушку, чтобы окружающие не воспринимали ее всерьез. Вот и я, когда прохожу паспортный контроль в аэропорту, провожу через таможню чемоданы с книгами, прикидываюсь рассеянной и немощной, чтобы пропустили поскорее и не придирались к лишнему грузу. В моем возрасте уже страховку туристам не выдают. Считается, что после восьмидесяти надо сидеть дома! А я прилетаю из Лондона в Москву и срываюсь в Сибирь – друзей навестить. Этим летом плавала по Оке, к музею-усадьбе «Поленово» – невероятные впечатления! Течение довольно сильное, но я справлялась. Я выросла на море и без воды не могу, дома вот тоже хожу в бассейн. Поддерживаю себя в хорошей форме, чтобы успеть сделать как можно больше. Столько еще не переведено – недавно взялась за Цветаеву, Окуджаву. Русская литература не дает расслабиться!