Режиссер Темур Чхеидзе

– Темур Нодарович, прошлый сезон БДТ завершил премьерой спектакля «Дом Бернарды Альбы» по пьесе Лорки. Вы уже ставили его в 1974 году. Изменилось ли ваше отношение к пьесе? Насколько отличаются эти постановки?

– Эти спектакли совершенно не похожи – ни по визуальному ряду, ни по внутренней расстановке сил. В молодости эту пьесу ставят, как протест против тирании. Это не значит, что сегодня я стал иначе относиться к ней, мое отношение по-прежнему отрицательное. Просто с годами стал тщательнее анализировать то, что мы называем тиранией, и то, чем она бывает вызвана. Вообще, можно ли называть тиранией то, что мы называем ею? Нужно быть осторожным в оценках. Если глубоко анализировать пьесу, то начинаешь понимать, что героиня наводит порядок. Бернарда допускает колоссальную ошибку, держа дочерей взаперти, но, с другой стороны, есть опасность, не менее колоссальная, во что они могут превратиться, если им открыть двери? Не напрасно у Лорки несколько раз идут рассказы о том, что происходит за стенами дома – один кошмарнее другого. У героини развит инстинкт самосохранения, она хочет сохранить и жизнь, и порядочность своих дочерей. Я не могу однозначно ставить на нее клеймо тирана. Сегодня в отличие от молодых лет мне интереснее анализировать: где она совершила ошибку? В чем она?

– Нашли?

– Не знаю. Не мне судить, но размышлять об этом надо. Спектакль не должен давать однозначных ответов ни в коем случае. Тогда это будет не искусство, а директива.

– Можно ли сравнить ситуацию в пьесе с деятельностью Церкви, которая в последнее время все больше вторгается в жизнь общества, выдавая себя за истинную хранительницу моральных ценностей?

– Я бы не стал сравнивать, это в любой сфере так. Резкая защита моральных норм для кого-то может оказаться сковывающей. Мы все хотим свободы, но что это такое? У меня нет однозначного ответа. «Делаю, все, что хочу» – не свобода, а вседозволенность. А если моя свобода кому-то мешает? Свои спектакли стараюсь ставить так, чтобы они были как повод для размышления. Я хочу, чтобы зритель после спектакля размышлял, и сам пришел к какому-то умозаключению.

– Но люди устроены так, что всегда хотят получить какую-то подсказку.

– Это они пусть в другом месте их получают. Как бы амбициозно это ни прозвучало, но каждый человек сам должен открыть для себя мир. Каждый сам выбирает путь.

– Вы сказали, что не знаете, что такое свобода, но спектакли об этом все равно ставите.

– Я знаю, что такое свобода, но мне важно понять: где та золотая середина, когда моя свобода не мешает свободе другого человека? Как сохранить свободу, если сталкиваются интересы разных людей?

– Ну и как, поняли?

– Вся история человечества – это стремление к свободе. Каждый человек стремится к счастью, а оно ассоциируется со свободой. Если примитивно сказать, то счастье – это максимальное исполнение желаний.

– Для Шуры Балаганова оно выражалось в шести тысячах четырехстах рублях, а для Остапа – в миллионе.

– Вот видите… Мне волей или неволей столько раз приходилось причинять боль в этом кабинете. Если думать с христианских позиций, то кто дал мне такое право? Дело не в моей должности, а в профессии. Кому-то я даю роль, а кому-то нет, а не дав, причиняю боль. Другое дело, актеры люди воспитанные и стараются почти не показывать своих обид.

– Вы переживаете по этому поводу?

– В молодости мне казалось, что смогу прожить жизнь, не причиняя боли другим. У меня не получилось так, хотя я стремлюсь к этому максимально. С другой стороны, успокаиваю себя тем, что артисты, выбирая профессию, понимали, что им не всегда будут давать роли. Ведь все элементарно – беру пьесу, в ней двенадцать-тринадцать ролей, а у нас в театре тридцать три актрисы. Как быть? Конечно, сначала думаешь про спектакль.

– Разве в этом случае вы похожи на Карабаса-Барабаса?

– Дело не во взаимоотношениях, с актерами я максимально доброжелателен. У нас с ними во время работы полный контакт. Иначе ничего не получится. Я должен их раскрепостить, чтобы они дали максимальный результат. Мой стиль – не подчинять, а раскрепощать артиста. Естественно, направляю его в нужную сторону, и чтобы получить целостность, даю ему свободу, но в рамках.

– И получается… частичная тирания?

– А может, это порядок? Я делаю это для того, чтобы построить здание, меня учили строить. Я не революционер, ничего не разрушаю до основания. Я за эволюционное развитие. Главное – найти эмоциональный отклик в зале, первично должны возникать эмоции. Бывает, что встречаю зрителей, которые говорят, что они чувствуют, что спектакль хороший, но эмоционально на них не действует. Как мне надо сделать, чтобы сидящий в зале почувствовал, как меня взбудоражило произведение, когда я его читал? Как мне сохранить в спектакле тот эмоциональный импульс, то же эмоциональное воздействие на зрителей. Это и есть абсолютная свобода. Я свободен в выборе.

– Разве это мало?

– Много. Это и есть свобода. Актеры свободны в выборе профессии, их никто не заставлял идти в театр. А я свободен в выборе материала. Кроме этого, согласился занимать эту должность и, значит, во многом стал ограничен. Есть законы, которым должны подчиняться все, и я в том числе. Например, нельзя пропускать репетиции. Я мог не давать согласия быть руководителем БДТ, но мое согласие – это мой выбор, и уже я не могу быть абсолютно свободным.

– Странно, мы с вами говорим о театре, об искусстве, а получается, как о заводе.

– Конечно, у нас, например, если кто-то опаздывает на репетицию на две-три минуты, это уже ЧП.

– Бывает и такое?

– Бывает. Особенно с началом ремонта нашего здания, в новых условиях, еще не все рассчитали дистанцию, не сориентировались.

– Капитальный ремонт повлиял на нормальную работу театра?

– И еще повлияет. Впереди два года. Это в лучшем случае. Никто не мечтал о ремонте, но здание было настолько в аварийном состоянии, что последние полтора года мы не продавали билеты на последний ярус. Там были трещины на стенах, это же опасно.

– Вы сами занимаетесь проблемами, связанными с ремонтом?

– К счастью, нет. Я добился того, чтобы ни одна копейка, выделенная на него, не попала к нам. Правительство выделяет деньги тем, кто делает ремонт. Что касается проекта, то строители согласовывают его с нами, ведь нам жить в здании.

– Вы сказали, что, к счастью, деньги проходят мимо театра. Почему – к счастью?

– Это не нужно ему. Мы не должны заниматься финансированием стройки, пусть этим занимаются профессионалы. Мы знаем, каким должно быть здание, и если хотим улучшить его оснащение, механику, сделать более современным, это, пожалуйста, подскажем. Сегодня здание театра нуждается в укреплении фундамента, этим занимаются уже несколько месяцев. Будем надеяться, что моя идея фикс – вовремя вернуть театр в отреставрированное здание – сбудется.