Актер Юрий Стоянов

– Если посмотреть «Городок», удивляешься, как много обаяния в ваших некрасивых тетках, в закомплексованных дамах… Это и есть природа того самого баловства?

– Конечно. Я человек, воспитанный ну в таких уж традициях системы Станиславского, что дальше, кажется, некуда. Но я так много ролей придумал, мягко говоря, не педагогично – просто глядя в зеркало, поправляя прядь или перекусив губу, что думаю, Константин Сергеевич кое о чем постеснялся бы написать в своей книге. Образ рождается порой из ничего. А развить его – моя актерская задача.

– Парадоксально, что вы при этом не любите, когда мужчины играют женские роли…

– Не значит, что я восхищен тем, как я играю, но у других в женских ролях – какой-то налет дурновкусицы и кривлянья. Я же стремлюсь к тому, чтобы зрители видели в кадре мужика, который смешно тетку играет. И вот когда зритель забывает обо мне, а относится к «тетке» как к персонажу, то это для меня высочайшая планка: они не хотят на моем месте представить актрису. То есть не потому, что так случилось: в этой паре двое мужчин, и если один из них не будет играть женщину, то «Городок» потеряет огромный пласт истории и юмора. Вовсе нет. Зрители забывают обо всех обстоятельствах, и начинается: «О, а я такую знаю. И вот такого пришибленного мужа тоже знаю». Это для меня высший пилотаж. Но на сцене никогда не согласился бы играть женщину.

– Вы заметили, как много подражаний возникло после «Городка»?

– Да, но меня это не бесит, я получаю наслаждение, когда вижу, что «Городок» пустил побеги… Пусть даже те люди, которые являются последователями, самим себе в этом не признаются, но я вижу, что корни от нас идут, и меня это радует. Правда, не всегда это профессионалы, к сожалению.

– Кстати, о профессионализме артистов часто говорилось в минувшем сезоне, поскольку в столичных театрах вспыхнула серия скандалов. Эксперты говорят, что это системная проблема: российский театр-дом переживает не самые легкие времена. Вы следите за судьбой репертуарного театра?

– Не очень слежу. Я неоднократно видел, как театр-дом превращается в театр-клетку. В театре можно быть единомышленниками, но тотального единомыслия, насаждаемого сверху, очень боюсь. Ненавижу групповщины, так называемой командности – я большой индивидуалист. Но это говорит человек, который в лучшем в то время театре (я подчеркиваю – «в то время») отслужил 18 лет. И был таким же артистом, как все. И жизнь у меня ограничивалась стенами театра. И распределение ролей было главным событием года. Здесь я ничего нового не скажу. Но программа «Городок» была придумана именно потому, что ничего не было реализовано в театре. Это как котел, в котором пар не выходит наружу. Машина работает, чтобы вырабатывать пар, а пар ничего не движет. Вот если спросите: какой формат у передачи «Городок», – то я скажу: формат – биография. То, как сложилась наша жизнь (моя и моего удивительного партнера Ильи Олейникова), видно и в этой передаче. Но когда проходит много лет (из БДТ я ушел в 1995 году) и ты бесконечно общаешься со зрителем через объектив, бесконечно предвидишь его реакции, то в этой «предсказуемости» есть некие опасности для твоего актерского организма, а я к этому отношусь очень серьезно. Тем более что я воспитан в репертуарном театре, и когда перешел на телевизионный формат, пришлось себя «ломать». Ведь в театре все происходит один раз. Даже в одном и том же спектакле, сколько бы ты его ни играл, не бывает одинаковых интонаций. Спектакль живет только сегодня – на твоих глазах, и больше это мгновение никогда не повторится. И эта сиюминутная реакция зрителя и того, что происходит с тобой во время спектакля, – совершенно неповторима и необходима нормальному артисту, как средство гигиены, простите за грубое сравнение. Это необходимо как мыло и душ. Это нужно профессионально. А на телевидении этого нет.

– Наверное, поэтому вы согласились сыграть Кочкарева во мхатовской «Женитьбе»?

– В том числе и поэтому. Черчилль говорил, что русские долго запрягают, но быстро скачут. Я тоже всегда очень долго запрягаю, не предпринимаю ничего, но жду, когда все сойдется так, что мне достаточно будет приоткрыть дверь и войти в нее. Я не прикладываю усилий, чтобы это произошло. Вот как-то жизнь так складывается, что нельзя поступить иначе. И когда Игорь Золотовицкий предложил мне сыграть Кочкарева (премьера 2010 года в МХТ. – «НИ»), я понял, что удачно сошлись все обстоятельства: и возможность этот душ принять, и необходимость есть. Я скажу честно, что если бы была только необходимость, но не было возможности, я бы в этот эксперимент не пошел.

– А вот интересно, вы ведь выступали с этим спектаклем на гастролях в БДТ. Вышли на подмостки, где когда-то начинался ваш путь…

– Я просто наслаждался акустикой зала, который хорошо знаю. И мне было легче всех, потому что для голоса этот спектакль очень непростой. В Москве два спектакля подряд сыграть – это сорванный голос. Совсем другое дело – БДТ. Но никаких мистических иллюзий у меня не было: дескать, вот эта сцена, я вернулся сюда состоявшимся артистом. Было только сожаление от того, что я не мог воспользоваться этими акустическими возможностями двадцать лет назад.

– Сейчас все чаще слышится: мол, в России закончилось время надежд, прошли «лихие девяностые» и наступила стагнация. А вы как новые времена оцениваете?

– Сперва скажу про девяностые. Мы с Ильей Олейниковым благодаря тому времени состоялись. Мы понимаем все ужасное, что было тогда, но надо уважать свою биографию и прошлое, ведь наша «реализованность» связана со всем кошмаром, который в это время творился. А уж какое это было время – видно в передаче «Городок». Он всегда очень точно отражал то, что происходит в нашей стране. И как ни странно, самыми яркими годами стагнации для нашей передачи стали 2004–2006-е. А сейчас «Городок» вновь на высоком уровне. И нынешние передачи меня самого удивляют: может, опять пришло время надежд?

О работе Юрия Стоянова в МХТ, о том, как в крохотном эпизоде сыграть несостоявшуюся жизнь и какой подарок артист готовит на юбилей Богдану Ступке, читайте в одном из ближайших номеров журнала «Театрал».