В действительности недовольство кинематографистов советской системой запуска и производства фильмов существовало давно. Достаточно привести выдержку из дневника Александра Довженко, датированную 1946 годом: «Я не знаю ничего глупее государственных методов и практики производства картин в нашей великой стране». Или прочесть строчки из записей Григория Козинцева, где говорится о выделке каракуля, при которой живых ягнят бьют так, что шкура отстает от мяса. Или вспомнить Элема Климова, который как-то признался, что входил в кабинет председателя Госкино Ермаша, как в пыточную. Но все это были глухие стоны наедине с собой или в кругу близких, не имевшие публичного выхода: в общественном пространстве всё было сковано страхом.
Знаки атмосферных перемен появились в начале 1986 года: официозная советская газета «Правда» опубликовала интервью с известнейшим режиссером Григорием Чухраем, сторонником перехода кинематографа на прямые отношения с прокатом, а на XXVII съезде КПСС недовольство положением дел в кино косвенно выразил генсек Михаил Горбачев, вставивший не очень вежливую реплику в верноподданный доклад первого секретаря СК СССР Льва Кулиджанова.
Но все это были только знаки, а для массового взрыва недовольства кинематографистов требовался реальный толчок снизу. И он был сделан 8 апреля 1986 года на заседании секции критики СК СССР, которой предстояло сделать простейшее дело: дружно проголосовать за список делегатов предстоящего V съезда кинематографистов, подготовленный партийной группой. Привычная формальная процедура, уже более полувека шедшая без единого сбоя на бесчисленных «выборных» собраниях советских трудящихся.
И вдруг совершенно неожиданно тихий киновед Владимир Божович предложил добавить в список для голосования еще двух человек. Поскольку число делегатов от критиков было строго ограничено, это означало первые в стране свободные выборы. Шок был настолько велик, что испытанное партийное руководство не нашло что возразить. Посыпались новые кандидатуры, и в результате тайного голосования на съезд не были избраны четверо официальных лиц – ректор ВГИК, директор ВНИИК и главреды главных киножурналов.
Скандальная новость мгновенно облетела московское отделение союза. На последующем заседании режиссеров выборы пошли по «критическому» сценарию, и делегатские мандаты не достались столпам советского кино – Сергею Бондарчуку, Станиславу Ростоцкому и самому председателю СК Льву Кулиджанову.
К слову, история эта повторилась на заседании режиссерской гильдии СК в ноябре 2008 года, когда таким же образом, хотя и в отсутствие формального кворума, не прошел в делегаты VIII съезда кинематографистов России председатель СК Никита Михалков. Но он, в отличие от своего предшественника, не смирился с сигналом, что его время кончилось, и посредством чрезвычайных мер восстановил пошатнувшуюся было вертикаль личной власти.
Потерпев поражение на первичных выборах, партийцы в 86-м году попытались исправить свою ошибку на съезде, предложив не ограничивать состав избираемого правления, чтобы провести в правление «киногенералов», но их попытку сорвали бросившиеся на трибуну Сергей Соловьев и Борис Васильев, который даже выкрикнул: «Хватит быть рабами!»
Это были прекрасные слова, но, увы, рабство – привычка, которую нельзя просто так вырвать и выбросить. Как заметил Чехов, раба надо из себя выдавливать – и часто всю жизнь. А это труд, который многим не под силу, как наглядно показали организованные Никитой Михалковым «реваншистские» собрания кинематографистов в Кремле в 1998-м и «Гостином дворе» в 2009 году.
Тем не менее V съезд кинематографистов свое дело сделал: осудил административно-командный способ кинопроизводства, привел к руководству кинематографом реформистскую команду во главе с Элемом Климовым и подал стране пример гражданского общественного поведения. Цензура была упразднена, студии получили самостоятельность, запрещенные фильмы сняты с «полки», а на экранах появились фильмы на такие темы, о которых раньше и подумать было страшно. Советское кино из сугубо государственного дела стало превращаться в общественно-государственное.
Другое дело, что многое строилось в романтическом расчете на долгую и счастливую жизнь при обновленном социализме. Иного и быть не могло: в 1986-м году мало кто предвидел, что Советскому государству осталось до смерти всего пять лет. Романтиком был и Элем Климов, что дорого ему обошлось – напряженнейшая работа и тесное соприкосновение с далекими от идеализма собратьями привели к тому, что через два года он почувствовал психологическое отравление и ушел со своего поста, оборвав свой руководящий и, увы, творческий путь, но оставив достойнейшего преемника – Андрея Смирнова.
Как признался в 2001 году Элем Климов, «мы работали ради свободы. А свобода – благо даже в том случае, когда не все ее плоды сладки на вкус».