Актер Валерий Золотухин

– Артур Миллер в пьесе «Все мои сыновья» сталкивает лбами две главные американские ценности – семью и бизнес. В российском обществе основы семьи сильно порушены, да и бизнес еще не стал силой. Все, что у нас осталось непоколебимым, – это любовь родителей к своим детям. Вы согласны с этим?

– Может быть, наши ценности – семья и деньги – в сравнении с американскими находятся в других пропорциях. И деньги, достаток все равно так или иначе влияют на климат в семье, но в других масштабах. Трудно спорить с тем, что начиная с 1917 года в России разрушена семейная традиция. Что такое, к примеру, моя семья? Это когда родня годами не общалась друг с другом, когда отец запрещал матери даже упоминать в разговоре своих братьев, потому что они раскулачены. Мы жили в разорванном мире с разрушенными родственными связями. И до сих пор так и тянется. Выбито три-четыре поколения родственников. Я не видел ни своего деда, ни бабушку, но не потому, что они были репрессированы. Дед Федосей Харитонович, зная, что такое с ним может случиться, просто уехал на заработки и канул в неизвестность. Революция во многом испохабила нашу жизнь. И как теперь все это воспроизвести, вырастить того же крестьянина, которого нет и который не любит и не хочет работать на земле?

– На премьере спектакля у многих зрителей возникло ощущение, что в роли Джо вы играете практически самого себя и эта история для вас как исповедь. Простите, вот только в Америке вам бы вряд ли позволили вот так открыто иметь две семьи…

– На это мне наплевать – разрешили бы мне в Америке иметь две семьи или нет. Когда я репетировал Джо, то не думал о таких условностях. Я адвокат своей роли и своих взаимоотношений с миром. И когда Джо говорит: «У меня было два сына, а остался один», – то в моей голове: «У меня было три сына, а один сын, Сережа, кончил жизнь самоубийством». Поэтому у меня судьба Джо проецировалась на мою жизнь и моих сыновей. А какое письмо мне написал мой старший сын Денис, священник: «Когда я говорю «папа», меня отбрасывает в детство, когда я, беспомощный и бессмысленный, доверчиво лопотал, ни о чем не задумываясь. Потом ты стал для меня папуля. Однако не удивляйся, когда я скажу, что отцом ты стал для меня не тогда, когда я родился, а гораздо позже, в 1990 году, когда я пришел из армии и у нас с тобой состоялся один разговор. Я очень каялся, что позволил в своей душе разделить твое место с другим человеком, который по всем человеческим правилам, казалось бы, имел на то право. Оно бы и было так справедливо, не будь тебя. Не дай Бог, каким-либо образом обидеть его память. Мы все знаем, что это была великая личность (речь о Леониде Филатове. – «НИ»). Но есть неуловимая грань, которая отличает отца от всех остальных, и эту грань нельзя переступать, если не хотим оскорбить Бога». Так при чем тут Америка? Перед премьерой спектакля я читал письмо Дениса и черпал из него силы.

– Сыновья дают вам мужество, вдохновение и опору для таких сложных ролей, как Джо Келлер?

– Конечно, только, к сожалению, об этом вспоминаешь, когда приходит беда. И к моему герою Джо приходит беда.

– Ваш Джо, вспоминая старшего сына, говорит, что вот он бы, в отличие от младшего, понял бы его и не осудил. Вы могли бы так сказать о себе и своих детях?

– Когда случилась трагедия с Сергеем, мой старший сын Денис сказал: «Никогда один сын не заменит другого». А мой герой в отчаянии говорит: «Вот Лари меня понимал, а Крис нет». Но это был крик сердца. И, конечно, нельзя думать, будто один сын лучше, а другой – хуже. Крис в спектакле «Все мои сыновья» – младший, и он по определению должен быть более любимым. Но мой герой кричит: «Мне 61 год, и я не думал, что стану отцом». А мой Ванька родился, когда мне стукнуло 63 года. И что, я должен был отказываться от такого счастья?

– Вы не в первый раз играете в драматургии Миллера…

– У меня уже третья встреча с Миллером. Когда я учился в ГИТИСе, Андрей Гончаров ставил его пьесу «Полумост», где я играл бессловесные роли. Не так давно была пьеса Миллера «Цена», поставленная Леонидом Трушкиным в Театре Антона Чехова, где мы с Олегом Басилашвили играли братьев. Когда еще в советские годы я смотрел в БДТ спектакль «Цена», в котором играли Сергей Юрский и Владислав Стржельчик, то тогда вся эта тема бизнеса, дефолта, экономического кризиса, банкротства была для нас в диковинку. Поскольку мы тогда не знали цену деньгам, и у нас их, попросту говоря, не было – одни копейки на прожитье, и не было никакого личного имущества… А в 2001 году, когда я стал играть «Цену», то это было после дефолта и разорения многих предпринимателей, хотя я не пострадал, поскольку у меня как не было ничего, так и нет, но я понимал того же Леню Трушкина, который потерял деньги на этом чертовом дефолте. Да, многие тогда оказались почти нищими, включая Юрия Петровича Любимова. И я понял, что эта тема – изменение реальности по экономическим причинам, близка многим по-человечески. Теперь вот пьеса «Все мои сыновья». В ней есть тоже производственный или денежный аспект: мой герой продает бракованные детали для самолетов во время Второй мировой войны. Но, по большому счету, «Все мои сыновья» о том, как ценности – семейные, материальные – распределяются в наших душах и что выходит на первый план. Мой герой говорит: «Нет ничего важнее, чем семья, и если есть что важнее, то я пущу себе пулю в лоб». Если убрать все американизмы, то пьеса зазвучит как наша, российская, современная. Мы сейчас перешли на эти взаимоотношения, которые были в США 65 лет назад: продаем оружие, наживаемся на войне и так далее. И если мой герой будет владельцем, условно говоря, «Уралмаша», выпускающего танки, то он легко впишется в канву пьесы.

– Временной разрыв между героями Миллера и нашей молодежью так велик, что легко ли понять его молодых героев?

– У Кшиштофа Занусси свой метод: он организовывает атмосферу семьи, что делает гениально, а во всем остальном полагается на профессионализм актеров. Кшиштоф пригласил нас в свой дом под Варшавой, где мы три недели жили насыщенной жизнью. Не только репетировали, но и ходили в кино, театры, гуляли… Кшиштоф водил нас на дипломный спектакль «Братья Карамазовы» в Театральный институт и все время сетовал: «Но как эти неопытные актеры могут играть закрытые страсти, как у героев Достоевского?! Пусть играют Гольдони, Шекспира, где все открыто». С другой стороны, а кто будет играть, если не молодые? Это уже забота режиссера и актера – разобрать причины конфликта в пьесе, над которой вместе работают, и понять характеры. Но в любом случае профессиональный актер обязан найти тропы и лазейки к своему персонажу, чего бы это ему ни стоило. Если природа подсказывает плакать, то надо плакать, если кричать, то надо кричать. В «Гамлете» Шекспира – принц Датский учит первого актера страны, как ему играть, а позднее Джонатан Свифт осмеял этот принцип, объяснив это тем, что сам Шекспир был плохой актер и поэтому написал,будто бы принц может поучать актера, как тому играть. Свифт написал, что если в органике актера – рычать, то он не должен останавливать себя.