Из «Повести временных лет» XI–XII века
«Повесть временных лет» – это начальная общерусская летопись, составленная около 1113 г. монахом Киево-Печерского монастыря Нестором. В ее основу положен летописный свод, начатый еще при Ярославе Мудром в 30-е гг. XI в. и как эстафета переходивший из рук в руки, преображаясь и прирастая. Нестор предпослал очерку истории Руси описание ее земель, рассказал о нравах и обычаях славянских племен. Он использовал переводную византийскую хронику, включил в летопись тексты государственных договоров и, наравне с ними, сказания и легенды. И конечно, дополнил историческое повествование свидетельствами о событиях конца XI – начала XII в.
Передавая свою рукопись молодому преемнику, пушкинский летописец Пимен наставляет его:
…Описывай не мудрствуя лукаво
Всё то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну и мир, управу государей,
Угодников святые чудеса,
Пророчества и знаменья небесны…
Увы, Григорию Отрепьеву эта наука не пошла впрок. Не затворнический подвиг летописания выбрал он, а политическую авантюру. Но даже усердное монашеское смирение не могло остудить исторических страстей. История с самого начала зарекомендовала себя обращенной в прошлое политикой. Преемник Нестора – игумен соседнего Выдубицкого монастыря Сильвестр – не только переделал заключительную, самую актуальную часть Несторова труда, но и убрал из летописи имя своего предшественника. Этой сильвестровской редакцией «Повести временных лет» мы сегодня и располагаем.
* * *
Какие лета были временные?
Будущим не беременные,
настолько пустые и пошлые,
что выглядели, как прошлые…
А были лета временные,
ременные, вовсе иные:
по спинам хлестали, как вожжи,
и лучше случились бы позже,
а лучше б вообще не случились,
но не случились бы мы –
другими бы получились,
не выползли бы из тьмы…
<Убийство князя="" Игоря="">
В год 945
В тот год сказала дружина Игорю: «Отроки Свенельда1 изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, и себе добудешь, и нам». И послушал их князь Игорь – пошел к древлянам за данью и прибавил к прежней дани новую, и творили насилие над ними мужи его. Взяв дань, пошел он в свой город. Когда же шел он назад, – поразмыслив, сказал своей дружине: «Идите с данью домой, а я возвращусь и пособираю еще». И отпустил дружину свою домой, а сам с малой частью дружины вернулся, желая большего богатства. Древляне же, услышав, что идет снова, держали совет с князем своим Малом: «Если повадится волк к овцам, то вынесет всё стадо, пока не убьют его; так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит». И послали к нему, говоря: «Зачем идешь опять? Забрал уже всю дань». И не послушал их Игорь; и древляне, выйдя из города Искоростеня2, убили Игоря и дружину его, так как было ее мало. И погребен был Игорь, и есть могила его у Искоростеня в Деревской земле и до сего времени.
Здесь и далее перевод
и примечания Д.С. Лихачева
* * *
Что же, отроки Свенельдовы,
совершенно освинели вы?
Разоделись, а мы наги,
как бездомные бродяги,
и хоть ноги уноси –
ведь под ними нет Руси,
только скользконькое то,
что кровищей залито.
И пресветлый князь наш Игорь
туго мыслями задвигал
и повел нас на Древлянь
собирать вторую дань.
А древляне – наши данники
и от нас давно страданники –
съежились, башкой крутя,
ничего нам не даруя:
«Если выжмут дань вторую,
то прискачет третия».
Тут князь Игорь приумолк,
словно в хлев попавший волк, –
там, где строгие рога
все наводят на врага,
ведь глазеночки телят
защищать себя велят.
Там, где был в степи когда-то
городок Искоростень,
думаю, что виновато
бродит Игорева тень.
Да и сам я виноватюсь,
худший из своих врагов.
Весь я стал сплошная затесь
неоплаченных долгов.
Я вообще-то из рысистых
и не жму на тормоза,
но от бабушек российских
отвожу свои глаза.
Долг народу стародавний
в том, что с дедов и бабусь
столько брали мы сверхданей,
но не отдали им Русь.
Месть княгини Ольги
После гибели Игоря
Ольга долгонько молчала,
и на красном своем сапожке Святослава качала,
и крестилась она за него,
хотя был он почти невесомый
и махонький,
на церковные,
только приснившиеся ей маковки.
И тогда заявились под Ольгины очи
древляне-язычники,
голосами своими
такие замшелые и непотребные зычники,
и приплыли они по Днепру не в бадье,
а в ладье, –
здесь тогда не водились еще пограничники.
«Слушай, Ольга,
возьмем тебя замуж за нашего князя древлянского Мала,
а не то мы удавим щенка твоего,
чтоб ты место свое понимала!»
Отвечала им Ольга:
«Ну что ж, ваша речь мне любезна.
Возвращайтесь в ладью,
лягте рядом.
Проспитесь.
Я вас пожалею болезно.
Принесет на рассвете ладью вместе с вами мне челядь.
Вас успеет ладья на плечах,
как допрежь на волнах,
покачелить».
И всю ночь киевляне копали такую глубокую ямищу,
что сравнения с ней
в тех летах временных
по-напрасному я ищу.
Да и всю ту ладью,
с ее воинством пьяным,
кряхтя, опрокинули
и всех этих милейших людей
почему-то из ямы не вынули.
Как не вспомнить о бане, где наша вдова,
показав себя в мести
как женщину сведущую,
подожгла женихов своих голых всю порцию следующую,
как живые дрова,
и послала врагам голубей на дремавшие крыши их стогн,
привязав ко хвостам отoмщающий огнь.
Как вы смеете жаловаться всегда
на безжалостность женщин, мужчины?
Изгаляясь,
насилуя без стыда,
вы жестокости их научили!
И сейчас
там, где женско-мужская война
стены кухонь забрызгала кровью,
топоры поднимает спьяна
неизжитое средневековье.
И, хватая, что есть под рукой в нищете, –
ступку или секач –
во спасение рода,
прячут женщины будущее в животе.
Только в самозащите – свобода.
Так что Ольге простим, что была
ко врагам не особо нежна.
В красоте ее –
воинская осанка.
Вот какая была, как икона без копий, она,
наша первая русская христианка!
<Похвала княгине="" Ольге="">
В год 969
Через три дня Ольга умерла, и плакали по ней плачем великим сын ее, и внуки ее, и все люди, и понесли, и похоронили ее на открытом месте. Ольга же завещала не совершать по ней тризны, так как имела при себе священника – тот и похоронил блаженную Ольгу. Была она предвозвестницей христианской земле, как денница перед солнцем, как заря перед светом. Она ведь сияла, как луна в ночи; так и она светилась среди язычников, как жемчуг в грязи; были тогда люди загрязнены грехами, не омыты Святым Крещением. Эта же омылась в святой купели, и сбросила с себя греховные одежды первого человека Адама, и облеклась в нового Адама, то есть в Христа. Мы же взываем к ней: «Радуйся русское познание Бога, начало нашего с ним примирения». Она первая из русских вошла в Царство Небесное, ее и восхваляют сыны русские – свою начинательницу, ибо и по смерти молится она Богу за Русь.
* * *
И когда умирала Ольга,
и, по счастью, во сне умерла,
по ней плакали долго-долго
наши первые колокола.
Она сбросила первой одежды,
она первая смыла грехи.
В ней и первые были надежды,
в ней и первые были стихи.
Все травинки и птицы запели,
когда Ольга, отныне чиста,
вновь родившаяся в купели,
облеклась в женский образ Христа.
Провозвестница христианства,
чья душа не вместилась в груди,
нам ее подыскало пространство –
то, что было еще впереди.
Она людям открыла дорогу,
но для чисто отмытых ступней,
и всегда, когда молимся Богу,
неосознанно молимся ей.
<Похвала Крещению="">
Отрывок
В год 988
…вышел Владимир с попами царицыными и корсунскими на Днепр, и сошлось там людей без числа. Вошли в воду и стояли там один до шеи, другие по грудь, молодые же у берега по грудь, некоторые держали младенцев, а уже взрослые бродили, попы же совершали молитвы, стоя на месте. И видна была радость на небе и на земле по поводу стольких спасаемых душ…
* * *
Русь вошла по грудь, по сердце в воду
на своем Крещеньи, как в природу.
Забирали из семей младенцев,
чтоб из них содеять книгочтенцев.
Матерям не всё было понятно:
дети-то вернутся ли обратно?
И с пустым объятьем распростертым
матери рыдали, как по мертвым.
Но вернулись ведь – их спутать не с кем! –
Гоголем, Толстым и Достоевским…
* * *
Когда отданы были <дети лучших="" людей=""> в учение книжное, то тем самым сбылось на Руси пророчество, гласившее: «В те дни услышат глухие слова книжные, и ясен будет язык косноязычных».
Из <«Похвалы Крещению»="">
Когда и в наших временах
из ползунков-младенцев
иной Владимир Мономах
содеет книгочтенцев?
Нельзя купить за деньги слух,
в пух даже раскошелясь,
и слышат ли все те, кто глух,
книг мудрый шелест?
Самодовольно стеб язвит
тех, кто не имут слуха,
и ясен ли сейчас язык
косноязычных духа?
<О половецком="" набеге="">
Отрывок
В год 1093
Это Бог напустил на нас поганых, не их милуя, а нас наказывая, чтобы мы воздержались от злых дел. Наказывает он нас нашествием поганых; это ведь бич его, чтобы мы, опомнившись, воздержались от злого пути своего.
* * *
Что-то нас в себе самих напугало.
Тянет снова на великодержавность.
«Но Господь-то напускал на нас поганых,
чтоб не стали мы подобны, воздержались».
Может, в лагере набитом Соловецком
на замшелом, столько видевшем граните
размышлял с таким подходом несоветским
двадцатидвухлетний Лихачев Митя.
Может, так он размышлял намного позже,
когда в летописи древней вдруг наткнулся
на слова, какие были не похожи
на работы студентов его курса.
Академик не забыл зрачки наганов –
тех, в которых не светилась к людям
жалость.
«Но Господь-то напускал на нас поганых,
чтоб не стали мы подобны, воздержались».
Побеждать возможно словом и улыбкой,
веря только человеколюбью.
А держава получается великой
не размером, а своей душевной глубью.
Позабытые в учебных программах,
те слова под кожей жили, продолжались:
«Но Господь-то напускал на нас поганых,
чтоб не стали им подобны, воздержались».
* * *
Книги,
вас молю –
не умирайте!
Не поможет Бог неумной рати.
Шелестом страниц передается
мощь отваги,
мудрость полководца.
Но пускай не к войнам и не к бунтам
пальчики детей ползут по буквам,
а туда, где миром правят книги,
только не тираны и барыги.
Книгу лишь открыть – и по-простому
можно подойти ко Льву Толстому
и спросить, как дальше жить на свете,
и услышать, может быть, в ответе:
«Это лучше знаете вы, дети».
Шелестите, книги, шелестите
и за леность вас читать
простите.
Что же мы тогда за человеки,
если скучно нам в библиотеке,
там, где книги нежные, живые
с шелестами всех полей России.
Евгений ЕВТУШЕНКО