– В юбилей принято оглядываться назад: в вашей жизни были разные времена, вы сменили несколько профессий... А о чем вспоминаете с особой теплотой?
– Вообще, лучшим в себе я обязана книгам, как кто-то великий сказал. Моя жизнь в детстве, ранней юности не была такой наполненной разными событиями и встречами. И только читая книги, я попадала в неведомые страны, в разные приключения. Я ходила в кружок художественного слова в Доме пионеров. У меня был классный период, когда я выучила японский язык и отличалась от всех тем, что знаю его. Я вообще очень люблю быть не как все, выделяться. И потому стараюсь браться за то, что у меня получается. А то, что мне не удалось – я забываю. Японский язык – это моя удача. Он был моим кормильцем долгое время, я многое смогла увидеть, услышать, узнать, работая в японской газете и на телевидении здесь, в Москве. Японский язык открыл мне мир, я познакомилась с людьми, которые оказали на меня влияние. А сейчас настало то время, когда не на меня, а я влияю на кого-то или что-то.
– Сейчас многое решают люди, которые сами мало что знают, малоодаренные, малокультурные…
– Я об этом и говорю. Поэтому порой трудно кому-то доверять, лучше уж быть самому себе цензором и критиком. Хотя слово «цензура» – неправильное, его не хочется произносить. Но оно все время возникает в голове, когда видишь, как не хватает вокруг образованных людей, со вкусом. А если нет таких людей, то кто научит остальных?
– Вы думаете, что людей надо учить? Они сами не могут выбрать себе книгу, фильм, работу?
– Я сужу по себе. Лично мне надо, чтобы меня учили, подсказывали, советовали. Люди живут тяжело, и нужно им помогать, образовывать. На радио, телевидении должны быть такие передачи, а их теперь все меньше. Уровень образованности в обществе упал. Причем не сам упал, его понизили. Критерии стали другие.
– Хотите сказать, что раньше о развитии общества больше заботились?
– Мне кажется, да. Например, однажды я прочитала объявление о том, что идет набор на курсы японского языка. Это было так удивительно! Мама мне сказала: «Обязательно иди. Ты устроена так, что запомнишь все легко». Действительно, то, что многим давалось с трудом, я схватывала на лету. Как только начала немного понимать по-японски, меня тут же пригласили поработать переводчицей на международные спортивные соревнования. Потом я была гидом в одной японской танцевальной группе, которая гастролировала по СССР. Это помогло мне сначала найти работу в бюро японской телекомпании в Москве, а позже в московском представительстве газеты «Асахи». А сейчас выпускникам курсов пришлось бы много труднее.
– Японский язык изменил вас?
– Я довольно быстро начала говорить по-японски – бойко, громко, так, что все японцы оборачивались. Они ведь тихо говорят, как правило. С японцами легко было общаться. Я умела их рассмешить. Не они меня в свою веру обращали, а я их – в нашу. Мне особенно нравилось работать гидом: каждый день потрясающий калейдоскоп лиц. Потом интерес полностью пропал. Я почти 30 лет работала с японцами и чувствовала себя прекрасно. Мой характер изменился. Я стала безропотная и спокойная. У японцев есть пословица: «Спелый рис держит голову вниз». Мне она очень нравится. Лишь только те стебли, у которых колоски пустые, под ветром вытягиваются вверх, а наполненные, спелые наклоняются вниз. Рис – как человек, и спелый рис для меня – знак скромности. Мне очень нравится японский этикет, всем бы не мешало овладеть им. Японцы не перебивают друг друга. Они никогда не скажут: «Я так считаю». Они видят в этом неуважение к собеседнику. Японец скажет: «Мне так кажется».
– А что, до знакомства с японской культурой вы были другой?
– Я была значительно настойчивее, активнее, отстаивала свое мнение. Меня многие не любили. Меня, например, почти выгнали из школы. Я окончила педагогический институт, факультет русского языка и литературы, пошла работать в школу. Комиссия из РОНО не увидела во мне советского учителя. Мы сказку «Морозко» проходили, и дети мои, мною наученные, стали говорить, что собачка в этой сказке – самый положительный герой. Потому что отец – трус, мачеха – злодейка, а собачка – лучше всех. И комиссия возмутилась: разве можно объяснять детям в советской школе, что положительный герой – собачка?! Вы не должны работать с детьми! Я была очень идейным, таким политизированным человеком. А со временем это прошло. Я отравилась политикой. К тому же увидела многих наших депутатов воочию и поняла – те, кто олицетворял для нас истинную демократию, оказались на поверку весьма поверхностными людьми. Одним словом, с политикой я порвала навсегда и пошла работать в библиотеку.
– В советские времена библиотекари были самыми читающими людьми, имели доступ к редким книгам. Вы много читали?
– Я работала библиотекарем в отделе художественной литературы, рекомендовала книги читателям. Мы получали все новинки, я приклеивала формуляры на них и сначала читала сама, не ленилась. Я помню вспышки, озарения, когда мне попадались талантливые книги. Вообще это был расцвет нашей литературы. Появились Шукшин, Стругацкие, Трифонов, Высоцкий…
– А сейчас есть такие же вспышки?
– Мне кажется, есть. Просто я изменилась и читаю другую литературу. Мне интересна женская проза. Читаю Рубину, Петрушевскую, Улицкую. Недавно открыла для себя Ирину Муравьеву. Русская писательница, живущая в Бостоне. Она пишет совершенно дивные романы. Я уверена, что политика, запреты или свобода слова – все это не влияет на развитие литературы, в смысле не мешает ей. Настоящее искусство пробивается сквозь любые препятствия. Но самое трудное – это когда нет препятствий, полная свобода. Пиши что хочешь. Тут уж автору не позавидуешь.
– Вы легко пишете?
– По-разному. Во-первых, я не считаю себя поэтом, я просто автор стихов, которые перекладывают на музыку. Я не тружусь над стихами, как Пушкин или Пастернак. Я не могу сравнить свои ощущения от творчества с ощущениями гения. Я простой человек, который идет по земле, как говорят японцы, на четырех ногах. Иногда появляется строчка, и я бегу скорее домой, чтобы записать и не забыть. Бывает, что я думаю-думаю, и ничего не рождается, рифма идет с большим трудом, тогда я делаю перерыв. Я не трачу на работу много времени. Да и вообще не считаю стихи своей работой. Точнее, считаю работой только те, которые пишу на заказ для городов, свадеб и юбилеев. Как говорят, размениваюсь на заказники. Но каждый выбирает по себе, как сказал Юрий Левитанский, поэзию которого я тоже люблю. Есть такой заказ – сажусь и тружусь, пока не получится. Людям нравится, когда о них написано, это бодрит.
– Как вам с таким «японским» характером удается выживать в мире шоу-бизнеса?
– Я себя не отношу к миру шоу-бизнеса, я в своем мире живу. Шоу-бизнес? Это одно из мест, где я зарабатываю.
– Вы достаточно закрытый человек?
– Я самый обыкновенный человек. У меня обыкновенная жизнь. Я неинтересный собеседник и не очень люблю говорить о себе. Всем кажется, что у меня много друзей и подруг, но это не так. В силу обстоятельств за последние годы моя семья сократилась. Я потеряла маму, а через полгода после нее умер мой младший брат Валера. Поскольку детей у меня нет, а Валера на четыре года моложе, он был мне как сын, просто дитя мое. С самого детского возраста я его опекала до последних лет. А умер он в 58 – каждый день ему звонила утром, днем и вечером, во всех делах его участвовала. Я готова была отдать ему все. А год назад не стало моего мужа. Сейчас нас в семье двое – я и моя собака. Хотя моя собака не знает, что она собака, она думает, что она дочка, девочка. Это малый коричневый пудель. Первая моя собака тоже была пуделем, она сама прибилась к моей жизни. И теперь я люблю только эту породу. Мы с ней дружим.
– Сколько лет вы с мужем были вместе?
– Больше тридцати. Нас познакомили друзья, решившие, что из этого знакомства возникнет курортный роман. Мне было уже 30 лет, и я страстно мечтала выйти замуж. В свое время я ходила в библиотеку, как героиня фильма «Москва слезам не верит»: надевала очки и смотрела, кто умные книжки берет. Однако со временем я пришла к мысли, что искать мужа нужно среди своих: были расставлены силки, сети, флажки. Всех подруг я просила найти мне жениха, они искали-искали. И вот, наконец, нашли. Давид не был героем моего романа. К моменту нашего знакомства он был разведен, работал стоматологом. Очень понравился моим родителям, они-то и настояли на том, чтобы наши отношения продолжались. «Если упустишь этот шанс, будешь дурой. Потому что человек порядочный», – говорили мне папа с мамой. Со временем стало очевидно, что внутренне мы с ним абсолютно одинаковые: у нас одни и те же понятия добра и зла, верности и предательства. Именно благодаря мужу я начала писать, сначала для него сочиняла песни на известные мотивы. «Пиши, пиши, у тебя неплохо получается», – говорил он.
– То есть вам не надо было работать для заработка? Только в удовольствие?
– По-разному было. Давид был стоматологом. В советские времена стоматологи прилично зарабатывали. А потом он очень сильно заболел и уже никогда не работал. У меня спрашивали: «Значит, семью тащила ты?» Но я не могу так сказать – «тащила», для меня это совсем не воз – я вообще привыкла делиться. У меня тетка была – папина сестра. Она родились в еврейском местечке. Когда началась война, тетя Соня поехала в эвакуацию, потеряла дочь по дороге. Всю жизнь прожила в деревне, но была необыкновенной умницей. Она замечательно характеризовала людей – очень четко и метко. Самым главным словом, которым она наделяла хороших людей, было слово «подельчивый». И во мне с детства это осталось, я должна быть «подельчивой». Это значит, умеющей делиться. Честно скажу, мне совершенно не жалко: вот что есть – всем могу поделиться. Сколько у меня есть – пожалуйста, кому надо, присоединяйтесь. Да и вообще надо беречь того, кто рядом, случайно рядом идет или сидит, или живет – любого, кто находится близко от тебя в эти минуту. Мы все друг от друга очень зависим.
| Cправка
|