Писатель Эдвард Радзинский

– Эдвард Станиславович, возможно ли такое вообще, что история преподается по указанию сверху? Примерная программа – это лишь свежий факт, но сколько за последние годы звучало «рекомендаций» к историкам, которые пишут учебники…

– Простите, что начну издалека. Когда я учился в историко-архивном институте, там по коридорам ходил замечательный человек. Его первая работа в 1920-х годах называлась «Шамиль как вождь национально-освободительного движения на Кавказе». Но при Сталине взгляды переменились, и Шамиль стал агентом империализма. И этот историк признал свою ошибку. Потом наступила война, и Сталин поменял взгляды на Шамиля, он стал снова национальным героем. И этот историк признал ошибкой то, что он признал свою ошибку. Но в 1949 году Шамиль опять стал агентом империализма, и этот же историк признал ошибкой то, что он признал свою ошибку ошибкой. Вот это краткая биография советских историков. Историки – это официанты, которые должны подавать нужное блюдо власти вовремя. Историю понимают как политику, обращенную в прошлое. И я себе сказал: «Нет, в такой истории меня не будет».

– Возможна ли вообще историческая правда?

– Самый честный ответ, который может дать историк на вопрос, что значит то или иное событие: «Я не знаю». Любая попытка рассказа про историю – это новелла Акутагавы «Расемон», где 7 человек рассказывают по-разному все, что с ними произошло. Очевидец всегда врет. Попытка восстановить справедливость по документам тоже ни к чему не приводит, потому что документы делают люди и очень часто для чего-то. Весь период большевизма – это так называемый глубокий язык, где «нет» означает «да», и наоборот, где «оборона» – это «агрессия».

– А первым историческим персонажем, судьбу которого вы исследовали, кто был?

– Это был Герасим Лебедев – удивительный человек, первый русский индолог. Его биографию мне пришлось восстанавливать по дневникам, письмам, запискам. Вот этому, умению работать с источниками меня и научили в институте. Потом мою дипломную работу перевели на множество языков. Я писатель, пишущий об истории, но историком я себя никогда не считал.

– Поэтому вы в советские годы делали упор на литературное творчество, а не на исторические труды?

– В какой-то мере да. Пьесы я писать умею. Кстати, моя первая пьеса тоже была о Герасиме Лебедеве. Она называется «Мечта моя… Индия». Ее поставили в ТЮЗе. Потом я только то и делал, что писал пьесы для Татьяны Васильевны Дорониной. А потом я оставил занятия театром. Но уже пришло время возвращаться. У меня есть такая пьеса «Нерон», где герой говорит, что, пока он был занят и убивал маму, его соперники нахватали множество лавровых венков за победы. Вот я вернусь в театр спокойно, там никто никаких лавровых венков не нахватал. В Театре Моссовета уже начали репетировать мою пьесу с оптимистическим названием «Палач: разговор по пути на гильотину». Это история жизни палача времен Французской революции, который исполнял свою работу. А потом сам же стал жертвой.

– То есть опять про то, что историческая правда – понятие условное и что, по большому счету, история никого ничему не учит?

– Да, и еще про то, что поднявший меч, мечом и погибнет. Французская революция погубила всех, начиная от короля и Марии Антуанетты, кончая Робеспьером, Дантоном и Демуленом. Когда писал про наших революционеров, то я думал наивно, ведь революцию делали очень образованные люди. И меня удивляло, неужели они не знали того, что случилось с революционерами во Франции и Англии – поднявший бунт от него и гибнет. Революция порождает шторм и в то же время невероятный идеализм. А потом приходят те, кто усмиряет революцию. Ее плоды пожинают другие. Октябрьская революция – это был, как сейчас говорят, проект. Его лозунг: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». А все, что сделали, было ложью, сказкой. От первого до последнего слова. И СССР – сказка. «Союз нерушимый» – разрушен, «республик свободных» – не было, «навеки сплотила» – разве может человек знать, что навеки и что нет? «Мы гордимся тобой» – кто сейчас гордится этой страной?

– А у вас никогда не возникала мысль об эмиграции?

– Мне еще со времен Брежнева предлагали эмигрировать, каждый раз, когда я выезжал за границу, мне в конце поездки тихонечко предлагали остаться. Я не остался, и дело тут не в березках, а просто здесь я все понимаю. Вот стоят два человека, я на них смотрю и, мне кажется, что я их понимаю. А вот когда я вижу двух людей на улицах Парижа, я про них не понимаю. Кроме того, эмиграция – это жизнь без молодости. Вот вы идете мимо здания и знаете, с ним что-то связано: тут вы любили, тут вас бросили. У вас целая жизнь проходит, пока вы идете.

– На какую эпоху похоже наше время?

– Новые римляне были похожи на новых русских. Не важно, называется человек олигарх или новый римлянин. Вот я вам сейчас прочту стихи: «Грош для новейших господ выше стыда и закона./ Ныне тоскует лишь тот, кто не украл миллиона». Этим стихам 150 лет, написал их Николай Алексеевич Некрасов. И стихи этого поэта я могу читать подряд под аплодисменты зрителей. Власть, деньги и независимый человек одинаково враждуют во всем мире. Власть должна убить независимость, если хочет быть сильной властью, а если не уберет, то потом об этом пожалеет. А власти, чтобы укрепиться, нужны деньги – вот беды человечества. У России есть и эти беды, и свои. В то время как во всем мире пытаются усовершенствовать эту злую систему под названием «капитализм», у нас, по словам Бердяева, «интересы уравнения и распределения куда важнее интересов творчества и созидания». Поэтому у нас самое главное – это раскулачить кулака и расказачить казака.

– Довольно тяжко жить, осознавая эту безысходность?

– Ничего, просыпаясь утром, подумайте, любите ли вы жизнь или не любите. Если не любите, то засыпайте снова. Жизнь только кажется несправедливой. Подумайте и поймете, что каждая несправедливость – не случайна. Я часто обижаюсь на негодяев. А потом думаю. А почему он так сказал или написал? Может, смешна эта мифическая борода пророка, которую носят все русские писатели. Может, и на мне она появилась? Главное, сохранять юмор по отношению к себе. Спасибо тем, кто нас высмеивает. Меняются времена, но не меняются пороки. И все, что волновало людей во времена Нерона в дохристианскую эру, все это актуально и сейчас. Цивилизация породила горы технологий и маленький жалкий холмик нравственности. В этом проблема и катастрофа.

– Чем вас заинтересовал Сталин?

– Он мне интересен давно. В 1990-х годах я написал книгу «Сталин», которая вышла в 23 странах, и о ней написано множество рецензий. Но лучшая оценка этой книги прозвучала из уст Киры Павловны Алилуевой-Политковской, племянницы жены Сталина. Она сказала: «Я узнала его». Мне интересен не столько Иосиф Виссарионович, сколько время, которое ушло и утонуло. Россия – это наша Атлантида. Сначала утонула царская эпоха, а потом большевистская. Их нет на поверхности, но царизм и большевизм живут до сих пор внутри нас, мы просто про это не знаем. Оттуда наша нетерпимость, ненависть внутренняя к толерантности, жажда спора. О споре писал Белинский, когда уничтожали Чаадаева. Он сказал: «Палками в нас бьют – не обижаемся, в Сибирь гонят – не обижаемся. А этот народную честь зацепил – злодей». Такая обида на слова – это отсутствие возможности выслушать другое мнение без внутреннего крика. Герой моей следующей книги, которая будет называться «Мой лучший друг, товарищ Сталин» – человек, который все время шел рядом со Сталиным. А потом понял все, что происходит, и остановился. Это книга про суд человеческий над собой, но не над эпохой.

– Писали, что вы даже участвовали в открытии памятника Сталину?

– Я открывал памятник, на котором написано «Сотрудничеству великих держав посвящается». На памятнике Сталин, Рузвельт и Черчилль. И я сказал на открытии, что человечество находится в очень серьезной ситуации. Я пытался объяснить, что не внутренние битвы и довольное потирание рук, как плохо одной из держав, а только сотрудничество в страшный период разгула терроризма и глобальных катастроф дает возможность выжить. Никто меня не услышал. Сказали, что Радзинский поставил памятник Сталину. Хорошо, я готов опять все сначала объяснять, готов катить этот камень вверх, как господин Сизиф, и показывать на примерах других эпох и народов, что с нами произойдет.

– Нужна идея, объединяющая мир?

– Объединяющие идеи сильны и часто опасны. Вот «Аль-Каида» – это объединяющая идея, но по сути – большевизм. А у меня есть мечта, что люди наконец-то поверят в себя и в бога.