– Скажите, Василий, ваша фамилия – от «сига» или от «сигары»?
Василий Сигарев: – Скорее, от «сигАть». Мой дед назывался Сигарёвым. Но когда паспорт получал, над буквой «ё» не поставили двух точек. Так что я – СИгарев. А в одном альманахе даже Сигаретов. Иногда я так и подписываюсь.
– Правда ли, что ваши кинофестивальные путешествия в компании «Волчка» сопровождаются непрестанными приключениями? По слухам, из какой-то истории в Сочи выкупать пришлось вас самих, а после Цюриха или какого-то другого события – врученный вам приз, отобранный таможней...
В.С.: – Слухи несколько преувеличены...
Яна Троянова: – Раз примерно в десять.
В.С.: – На таможне у меня действительно отобрали подаренные часы, которые я вез нашему продюсеру Роману Борисевичу. Было дико досадно, потому что в аэропорт уже приехал человек, чтобы взять их для Романа, поскольку я летел в Екатеринбург и не мог сделать этого сам. К тому же нас промариновали пять часов, потому что таможенники никак не могли составить протокол. Пришлось им подсказывать, как что называется и как формулируется. Бред, но они не виноваты – они исполняли закон, в котором не оговорено, что призовые подарки не облагаются налогом. Я их спросил, почему в таком случае они не отбирают сам приз – может, он из чистого золота и стоит в десять раз дороже часов? Но стоимость приза они установить не могли, а стоимость часов – запросто. По каталогу. И назначили 50 000 рублей пошлины. Мы отказались платить, и часы до сих пор на таможне. Говорят, нужен специальный указ президента, чтобы их выдали.
– Хорошо еще, что не потребовали божественное знамение…
Я.Т.: – Обидно еще и потому, что ты запросто мог их провезти, нацепив на руку и выбросив подарочную коробку...
В.С.: – Ты же знаешь, что я не ношу часов на руке!
– Может, вы такие счастливые, что часов не наблюдаете?
В.С. (Смеется): – У меня часы в телефоне.
– А в Сочи что за скандал был?
В.С.: – Неприятность, которую так переврали, что не отмоешься. Сидели на пляже. Подошла уборщица и вместе с мусором смела мундштук, который уронила Яна. А в ответ на просьбу достать его сказала: «Ищи сама!» – и высыпала содержимое пакета прямо Янке на ногу. Да так, что порезала ее осколком бутылки. Я отшвырнул пакет с остатками содержимого и порезал уборщицу. Она вызвала милицию, будто мы на нее напали. Сначала поехали в травмопункт зашить порезы, потом в отделение. Она вымогала деньги, и я бы ей заплатил, чтобы отвязаться, но тут еще участковый выкатил круглую сумму, и мы отказались платить. Им пришлось отпустить нас без выкупа...
– Таможня тоже вымогала?
В.С.: – Они очень хотели, чтобы я растаможил часы. Может, им за это процент положен или премия.
– Премия с премии – это звучит гордо. Если уж говорить о послефестивальных впечатлениях, то насколько отличается восприятие «Волчка» в разных странах, где вы побывали?
В.С.: – Различие, насколько я заметил, не в странах, а в интеллектуальном и образовательном уровне. Сам фильм, как вы понимаете, не интеллектуальный, но развитые люди понимают его правильно, а остальные видят только внешний план и спрашивают, почему все так мрачно и безнадежно. Это обидно.
– В торговле есть правило: «Клиент всегда прав». Относится ли оно, по-вашему, к зрителям?
В.С.: – Я думаю, что продюсеры коммерческих фильмов должны руководствоваться этим правилом. Но ни Борисевич, ни я не считаем своей обязанностью выполнять каждое требование зрителей. И даже критиков. (Смеется.)
Я.Т.: – Мне кажется, что у той части зрителей, о которой мы говорим, это защитная реакция. Они же в глубине души понимают, что фильм про них. И им страшно впускать в себя правду.
В.С.: – Простые зрители приучены к сказкам, которые выдают себя за реальность, а главный поставщик сказок – Голливуд. Но ведь реальная Америка совсем не такая, как в голливудском кино. Вы же знаете, что там даже небоскребы выглядят не так, как на экране.
– Конечно. Утешает то, что американское и даже голливудское кино не сводится к тому, которое мы называем голливудским.
В.С.: – У простых зрителей в голове простой стереотип восприятия кино: «Сделайте нам красиво и приятно».
Я.Т.: – «И не заставляйте нас думать – не за тем мы пришли».
– Поставим вопрос так: хотите ли вы достучаться и до таких зрителей? Если хотите, то готовы ли на компромисс?
В.С.: – Для меня это огромная проблема. Делать кино с установкой «Чего изволите?» я не хочу. Я хочу уважать себя. Надо искать обходные пути. Может быть, перехитрить зрителя. Чтобы он полагал, что смотрит одно, а на самом деле смотрел другое. И только к концу понимал, что его жестоко обманули. (Смеется.)
Я.Т.: – Шел на «Аватар», а попал на «Волчка»...
В.С.: – Нет, так было бы нечестно. Но можно содействовать временному самообману.
– Как это у Пушкина: «Ах, обмануть меня нетрудно – я сам обманываться рад»?
Я.Т.: – Сигарев недавно закончил новый сценарий. А недели за две до этого вдруг говорит мне: «Не могу дальше писать. Хотел постараться для зрителя, а получается так, что иду поперек себя». Мы просидели вечер за вином и решили, что менять себя ради зрителя не стоит. Надо делать свое дело, а уж потом, перед прокатом, думать о том, как привлечь зрителей. А специально устраивать им «катарсис», как они выражаются, не стоит.
– Где-то я прочел такую фразу: «В наших фильмах остро не хватает счастливого катарсиса»…
Я.Т.: – Для них катарсис – это хеппи-энд, который они тоже понимают по-своему. И спрашивают: «Почему в вашем фильме такой плохой катарсис?!» Я говорю: «А какой, по-вашему, должен быть?» Знаете, что мне ответили?
– Что девочку должен был удочерить миллионер?
Я.Т.: – Не угадали. Меня с негодованием спросили: «Почему девочка не убила мать?! Она должна была это сделать!»
В.С.: – Они хотели, чтобы девочка стала такой же. Чтобы этот порочный ряд продолжался до бесконечности. А я этого не хочу. Потому и не могу удовлетворить огромную аудиторию.
– Яна, мне кажется, многие готовы были спросить, почему девочка не убила вас. Вы были так убедительны, что даже среди киножурналистов нашлись люди, которые уверяли, что вы такая же, как сыгранное вами чудовище.
Я.Т.: – И по ночам у меня вырастают клыки.
– Но «Волчок» действительно пугает.
В.С.: – Я не боюсь страшных фильмов. Для меня самое страшное – смотреть бездарное кино.
– А зачем вы его смотрите? Встали и ушли. Вы же не кинокритики. Нас-то профессия обязывает досиживать до конца. Если совсем невмоготу – выйдешь глотнуть, вернешься – вроде чуть полегче. Вот так наш брат и спивается. Да и сестра тоже.
Я.Т.: – Нам еще хуже, чем вам. Пригласят тебя на премьеру, посадят рядом с автором. Деваться некуда – сиди и смотри. Вы-то хоть в статье можете отыграться...
– Это точно. Критическое противодействие – ответ на противоэстетическое действие. Можно сказать, изживание аффекта.
В.С.: – Не только на противоэстетическое. Иногда это просто защита. Зрители защищаются от правды по-своему, критики – по-своему. Никто же не говорит, что «Волчок» фальшив. Говорят: «чернуха», «фестивальная конъюнктура»... А я, когда снимал, не думал ни про какие фестивали. Я думал про один фильм – «Иди и смотри». Но он за мной всю жизнь стоит. Я до сих пор помню впечатление, которое он на меня произвел. Детская травма, если хотите. Я никогда не испытывал ничего подобного. Вышел из зала другим человеком. До него мечтал пойти на войну и стать героем, а после него не хочу никаких войн. И не принимаю никакую военную романтику. Есть вещи, которые нельзя романтизировать, иначе мы их не остановим. Я бы издал указ, что нельзя снимать романтические фильмы про войну и нельзя их показывать. Хотя я понимаю, что для прошедших войну и выживших людей это отчасти романтический опыт. Понимаю, что война многих сделала лучше, чем они были. Позволила им познать себя, познать, кто друг, а кто так. Но почему такой ценой?
– Вы посягаете на главный военный миф...
В.С.: – Не я. На него Климов посягнул. Великий режиссер. И недооцененный. Такого же уровня, что Тарковский. Но Тарковский рылся в себе, как и фон Триер, а Климов библейские истины поднимал. «Иди и смотри» надо в школах учить как единственный настоящий фильм о войне...
Я.Т.: – Сигарев много чего про войну знает. У него дед три войны прошел и сорок человек убил.
– Сказочные числа.
В.С.: – Если бы. Он всех убитых помнил. Как шапка слетала, как человек падал.
– Дед был снайпером?
В.С.: – Пулеметчиком, но стрелять предпочитал одиночными. Чтобы зря патронов не тратить. Говорил, что воевать нужно с холодным умом. На войне не пил, спирт молодым отдавал. Они нажрутся – и не глядя в бой. Раз только стрелял с закрытыми глазами, еще на гражданской. У них красноармеец ночью пошел по бабам, и его зарезали. Наутро деду приказали выехать на тачанке на местный рынок. Он закрыл глаза и нажал на гашетку...
–Вы, как Серебренников и Вырыпаев, пришли в кино из театра, не имея специального кинообразования. Из-за этого один из моих коллег даже назвал вас «новыми дикарями»...
В.С.: – Если кто-то не учился во ВГИКе, это не значит, что он снимает, как дикарь, впервые взявший в руки камеру. Культура же впитывается не только в учебных заведениях.
– А как по-вашему, «насмотренность» скорее помогает режиссеру или мешает?
В.С.: – Смотря кому. Если человека учат или сам он учится снимать, копируя образцы, он станет копиистом и ничего своего не сделает. Кино надо снимать как будто с чистого листа. «Насмотренность» если и нужна, то чтобы не повторяться. Хотя я не боюсь повториться. Мы пишем одними буквами и сложены из одних атомов, но генетические наборы у всех у нас разные. И если ты высказываешь себя, у тебя получится свое.
– Что для вас является первичным импульсом для творчества – мысль, образ, история?
В.С.: – История, которая меня цепляет. И такая, чтобы мне хотелось придать ей форму.
– Миром, как говорили древние, движут любовь и голод. А творчеством?
В.С.: – Любовь.
Я.Т.: – А нелюбовь?
В.С.: – Это одно и то же, только с частичкой «не»...
– У нас опять заговорили о том, что российское кино должно быть патриотическим. С любовью к Родине. И с гордостью за нее, как говорится в манифесте нынешнего Союза кинематографистов. А в «Волчке» чувство гордости за Родину как-то не ощущается...
В.С.: – Патриоты – это режиссеры, по фильмам которых страну знают за рубежом. Это как в спорте – по олимпийским чемпионам. А патриотизм для внутреннего употребления – это зачем?