Композитор Геннадий Гладков:

– Геннадий Игоревич, вы написали музыку для целого ряда популярных фильмов. А бывало, что какая-нибудь ваша работа режиссеру не нравилась?

– Иногда режиссеры пытались применять против меня какой-нибудь «психологический приемчик». Например, сделать недовольное лицо или сказать: «Не все у вас удачно». Им хотелось, чтобы композитор не очень-то обольщался и не думал, что сразу все точно и интересно написал. Но я в этом плане человек колючий: если режиссер говорит, что у меня не все удачно, я разворачиваюсь и ухожу. Потом этот режиссер обычно мне звонит: «Вы меня не так поняли, все хорошо». И просит что-нибудь немного подправить. Но я уже не соглашаюсь. По-моему, работу композитора оценить может только сам композитор.

– Как в таком случае складывались ваши отношения с Яном Фридом, когда вы писали музыку к «Собаке на сене», или с Марком Захаровым? Ведь у этих режиссеров непростые характеры…

– С ними – достаточно легко. Я читал пьесу или сценарий и все прекрасно понимал. Ян Фрид – классик. Я знал, что он собирается снимать классическую испанскую комедию, и довольно быстро написал музыку. Так же было и в работе с Марком Захаровым.

– На ваш взгляд, кто из артистов лучше всего исполнял ваши песни?

– Я не слышал ничего лучше блистательного пения Алисы Бруновны Фрейндлих. Когда она вместе с молодым Михаилом Боярским пела в мюзикле «Дульсинея Тобосская», это было каким-то чудом. Ни один театр не мог этот мюзикл поставить: нигде не было такой потрясающей пары. Немцы попробовали поставить «Дульсинею Тобосскую» в ГДР, но у них тоже ничего не вышло. Современные певцы меня не интересуют. Поющие актеры есть. Я иногда их слышу, и они мило поют. Но ощущения открытия у меня уже не возникает. Я слышал, как поет Андрей Миронов, Николай Караченцов, Владимир Высоцкий. Сейчас трудно найти похожих личностей. Молодежь поет под Высоцкого, под Караченцова, под Миронова. Но все это вторично.

– Мало кто знает, что вы писали не только музыку для кино, но и классическую музыку – например, оперу «Старший сын»…

– Я ее написал по мотивам пьесы Вампилова. Это был Вампилов, только переложенный на язык арий, дуэтов и ансамблей. Кстати, я и балеты писал. «Вий», например, или «Возвращение Одиссея». И не потому, что они были очень уж востребованы, а потому что мне самому хотелось этим заниматься.

– Ваша жена – музыкант, но на музыкальном небосклоне ее что-то не видно…

– Она музыкант по образованию, но давно перестала работать. Мы еще в молодости решили, что будет гораздо выгоднее, если она вместо того, чтобы бегать на работу, будет вести дом и заботиться, чтобы мы не испытывали никаких бытовых проблем. Дело в том, что после свадьбы мы жили в огромной коммунальной квартире на Красной Пресне. Кроме нас там жило еще девять семей. У некоторых были дети. Вам трудно даже представить себе такое. Потом у нас родился сын. Сейчас он компьютерный художник-дизайнер. А по образованию он художник-мультипликатор, но сам освоил компьютерную систему и стал заниматься дизайнерской работой. Уже лет 15 этим занимается.

– Вы не хотели, чтобы он стал музыкантом?

– Я три раза приводил его в музыкальную школу. Его принимали, потом он отказывался учиться, через год снова говорил, что хочет заниматься, приходил в школу, опять бросал. Приведя его в школу в третий раз, я сказал, что это последняя попытка. Он бросил, и на этом все закончилось. Сейчас сын иногда говорит: «Почему вы не настояли, чтобы я учился? Надо было меня ругать, бить». Но я всегда за свободу. Хочет человек заниматься – занимается, не хочет – не занимается. Зачем настаивать? Бывают родители, которые заметят у ребенка какие-то способности и просто с него не слезают. У нас не было такого диктата. Позже, в юности, он что-то играл на гитаре. Сейчас у него есть целый набор гитар, маленький синтезатор, и он иногда сидит, над чем-то колдует. Но это так, для души.

– Кстати, а как вы писали музыку, живя в коммуналке с девятью соседями?

– Мы прожили там недолго. После рождения сына переехали на метро «Аэропорт», к родителям жены. Потом нам дали однокомнатную квартиру около метро «Щукино». А в 1974 году переехали на Садовую-Триумфальную, где был построен кооператив для композиторов. Но я гораздо больше времени провожу за городом…

– Вы живете на даче, потому что там чище воздух, или вам не нравится Москва?

– Москва стала ужасной, как только стали рубить деревья, вырубать скверики внутри дворов, сносить детские площадки, спортивные сооружения и строить, строить, строить. По-моему, Москва приобрела лицо ее руководителей. Все, что писали в советской прессе о капитализме – это стопроцентная правда. И мы ее сейчас хлебаем. При социализме тоже было плохо, но по-другому. Думаете, социализм у нас был по Марксу? Нет, он было какой-то особенный. И капитализм особенный. Чиновники с утра до вечера занимаются коррупцией, и все одновременно с ней борются. Я стараюсь следить за тем, что происходит сейчас в стране. Да и телевизора еще никто не отменял. Хотя иногда его и включать не хочется. Недавно включил, чтобы узнать погоду, и увидел сюжет, как в Новосибирске милиционеры избили профессора-музыканта, повредили ему руку… Я долго не мог успокоиться.