Posted 14 мая 2009, 20:00

Published 14 мая 2009, 20:00

Modified 8 марта, 02:28

Updated 8 марта, 02:28

Актер Евгений Стычкин

14 мая 2009, 20:00
В нынешний сезон артист Евгений СТЫЧКИН полностью посвятил себя театру. Одна из наиболее заметных работ – роль Сталина в премьерном спектакле «Девушка и революционер» театра «Практика». Зрители впервые видят влюбленного Сталина: 25 октября 1917 года, день октябрьского переворота, он проводит на свидании с Надеждой Алли

– Евгений, вы человек волевой, независимый. Вас не пугает, что актер полностью зависит от режиссера?

– Конечно, в актерской профессии надо подчиняться режиссеру и исполнять его волю. Но мне очень приятно, если режиссер предлагает сыграть то, что мне совершенно не близко. В этом случае ты учишься чему-то новому, открываешь что-то новое в себе. Любой артист – человек достаточно зашоренный. У него существуют определенные представления о себе самом, о том, что для него хорошо или плохо. В какой-то момент он начнет повторяться. Это одна из причин моего ухода из Театра Луны, где я играл Чарли Чаплина. Я чего-то добился в этой роли, многим нравилось… Я стал пользоваться этими приемами в других ролях. Не обязательно делать грим Чаплина и надевать котелок. Достаточно повторить его внутренний ритм, реакции, оценки и можно сыграть на твердую «четверку». А это для артиста смерть. Если ты, открывая сценарий или пьесу, знаешь, как играть, пора все бросить. Немедленно ехать на три года в монастырь или в другую страну, сделать что-то, чтобы у тебя поменялись представления о мире и о работе. Поэтому я сразу согласился сыграть Сталина в спектакле «Девушка и революционер» в театре «Практика». Этот театр славится очень современным и достаточно бескомпромиссным подходом к творчеству. Я очень негативно отношусь к личности Сталина. Пьеса, в которой он поет, танцует и любит, сразу вызвала у меня отторжение. Прочитав ее, я подумал, что это не мое. И понял, что обязан согласиться. Именно потому, что артист на такую первичную реакцию не имеет права. Если он априори знает: это мое, а это не мое. Значит, он уже не артист.

– То есть артист – это человек без принципов?

– Нет, как раз наоборот. Если бы мы в спектакле пытались оправдать Сталина, предположить, как сейчас модно, что были в его политике перекосы, но в основном для страны он сделал много хорошего, – то я бы отказался от роли. Даже если бы роль сулила мне всевозможные выгоды. Я не призываю к беспринципности. Но надо понимать, что у артиста должна быть четкая гражданская позиция. Только в этом случае он хороший артист.

– Вы говорили, что унаследовали от отца определенную систему ценностей. Расскажите о ней подробнее.

– Это слишком интимные и при этом глубинные вещи. Если их выразить словами, то прозвучат они слишком пафосно. Моя система ценностей элементарна, как и всякое базовое знание.

– Сейчас много идет споров о современном театре: каким он должен быть, какими критериями руководствоваться...

– Мой подход к театру скорее старомоден. Вот недавно, например, я играл в спектакле «Елизавета Бам», которую поставил Федор Павлов-Андреевич. Мы несколько раз сыграли его в Лондоне, полсезона в Москве, но теперь в Москве спектакль не идет. Изначально я очень переживал: по замыслу художника Андрея Бартенева, у моего героя на голове фаллос и посередине груди одна большая женская грудь. Я был обтянут бифлексом. В общем, все это не вполне совпадает с моим немного старомодным пониманием, как я должен выглядеть на сцене. Но тем не менее спектакль получился очень интересным и глубоким. Жаль, что мы его мало играли. Хотя иногда тратишь огромное количество времени на выпуск спектакля, долго его играешь, очень его любишь, а потом вдруг оказывается, что от него мало что осталось.

– В наше время такое бывает?

– Например, от спектакля «Чарли Ча», который я играл в Театре Луны, у меня вообще ничего не осталось. А ведь эта роль и спектакль, которые были для меня этапными во всех смыслах. Я сыграл Чарли Чаплина, в театральном мире ко мне стали более серьезно относиться. И тем не менее у меня вообще ничего нет. Только фотография, сделанная кем-то из друзей, на которой я за кулисами с Дмитрием Певцовым. И все. Даже видеозаписи нет.

– Гринуэй, у которого вы снимались в фильме «Чемоданы Тульса Люпера», тоже пытается всеми силами сохранить прошлое…

– Мне кажется, режиссер должен быть или молодым сумасшедшим, который не понимает, что он делает, но талант прет из него во все стороны; или таким, как Гринуэй, которому есть что сказать. Можешь с ним соглашаться или все отрицать, если тебе это не близко, но всегда понимаешь, что каждый кадр, каждая краска, каждый ракурс для него чем-то мотивированы. И это здорово.

– Вы научились говорить по-английски еще в спецшколе?

– При всем уважении и любви к моим педагогам, я не думаю, что школа внесла большую лепту в мои знания английского языка. В советское время выучить язык было гораздо труднее. Не было возможности путешествовать, смотреть кино или слышать носителей языка, поэтому после школы я быстро все забыл. А благодаря профессии у меня чудом оказалась возможность заново учить язык. Сейчас мир открыт, и у людей есть возможность говорить на иностранных языках не так, как в моем детстве.

– Вы можете совмещать работу в театре и съемки в кино?

– Могу, но не хочу. Я пытаюсь построить график работы так, чтобы не делать одновременно несколько проектов. Во-первых, здоровье одно, во-вторых, это всегда сказывается на результате.

– А если одновременно предлагают сыграть в двух театральных спектаклях?

– Все равно, нужно разводить репетиции. Нынешней весной Павел Сафонов, режиссер спектакля «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», и Эдуард Бояков, художественный руководитель театра «Практика», позвонили мне почти одновременно. Оба предложения меня заинтересовали. Мы постарались развести по времени выпуск спектаклей, но тем не менее репетиции шли параллельно: утром я репетировал один спектакль, а вечером другой. Это сложно. Дело даже не в том, что физически устаешь и нет свободного времени. Просто мои герои – диаметрально противоположны, спектакли разные. И репетируя параллельно, начинаешь автоматически привносить в одну работу что-то из другой. Мне не хотелось, чтобы из-за спешки пострадала какая-нибудь из ролей, но, надеюсь, этого не произошло.

– Вы бы не хотели вести какую-нибудь телевизионную передачу?

– Нет, не хотел бы. По одной-единственной причине. Есть прекрасные телепередачи, которые я вел бы с большим удовольствием. Но многие режиссеры, особенно молодые, считают, что телеведущий не может и не должен быть артистом кино. Мне гораздо важнее реализовать свои кинематографические амбиции. Вот я и отказываю себе в удовольствии что-то вести на телевидении.

– Что вы будете делать в ближайшее время в кино?

– Есть несколько предложений. Одно я сейчас рассматриваю, но нужно понять, какая в итоге соберется команда. Продюсер прекрасный, сценарий чудесный, теперь надо понять, какой режиссер будет снимать картину и какие у меня будут партнеры. От этого тоже многое зависит. Вторую картину собирается снимать режиссер Георгий Шенгелия, с которым я уже работал, сценарий пишет Алексей Тим, недавно мы встречались и обсуждали хитросплетения будущей истории. Если все удастся, то в августе – сентябре фильм снимем. А еще мне предложили снять фильм как режиссеру. В прошлом году я снимался в Ялте, и кино получилось очень смешное и безответственное. Теперь мне предложено самостоятельно снять вторую серию. Сам ненавижу дилетантов, поэтому первым делом хотел отказаться, хотя в Ялте всегда приятно снимать. К тому же Ялтинская киностудия – абсолютно работоспособная, современная и масштабная. Думаю, может, решиться? Мы должны встретиться и поговорить о сценарии – от него будет зависеть мое решение. И тогда мне на некоторое время нужно будет приостановиться с театром.

Подпишитесь