– Наш театр сейчас мне напоминает мальчика из сказки, который любил пугать: «Караул! Волки!». А когда пришли настоящие волки, никто ему не поверил. Мы очень часто злоупотребляли словом «кризис». Но, похоже, сейчас речь действительно идет о выживании театра как вида…
– Надо понять, что дальше будет только хуже. Сокращение федерального бюджета в сфере культуры уже весьма ощутимо. И ситуация будет развиваться. Особенно тяжко придется провинции. У нас есть города, где уровень безработицы угрожающий. Люди не могут найти даже работу дворника. Понятно, что когда стоят заводы, закрываются кормильцы-комбинаты, городским властям не до культуры. Мы долгие годы говорили о театральной реформе, и вот, похоже, что теперь она как раз и пройдет. Только пройдет преступно, в ситуации самой неблагоприятной. У меня есть сведения, что многим муниципальным, городским, региональным театрам уже сказали, что до 1 июня коммунальные услуги еще оплачиваются государством, а дальше – придется сложившиеся договора пересмотреть. И это только коммунальные услуги! О постановочных расходах речь не идет! А как выживать театрам в этих условиях?! Спонсоры сейчас от театров решительно отходят. Городские власти, когда им нечем платить зарплату рабочим, вряд ли будут заботиться о театре. И в этих условиях впору кричать: «Караул!» Сколько в России городов, где из учреждений культуры один театр и есть! И его необходимо сохранить. Потому что он один. Я боюсь исчезновения театров. Но я боюсь и того, что театры будут стараться выживать любой ценой. Я помню вашу статью, где вы писали, и мне это показалось верным, что сейчас для постановки откровенной развлекательной халтуры у театров появилось потрясающее оправдание: кризис, «надо выживать»! И уже можно отбросить последние фиговые листки приличий и пуститься во все тяжкие. Заняться коммерцией. И я вижу, как многие театры пускаются в это плавание. Опять раздаются все эти демагогические лозунги: «Зритель голосует рублем». И пошлое самооправдание: мы халтурим, чтобы театр жил. Откуда пришло убеждение, что наша публика хочет, чтобы ее во что бы то ни стало развлекали?! Россия – парадоксальная страна. Чем труднее жить, тем больше людей начинают думать о душе. Простейший пример. В Александринке всегда была высокая посещаемость: 70–72% . И это в зале на тысячу мест. А сейчас посещаемость 90% и выше. На «Чайке» забиты все ярусы. На спектакле «Ксения. История любви» битковые аншлаги… Люди сидят на ступеньках.
– Вот уж спектакль, где тебе душу царапают… Да и «Чайку» язык не повернется назвать развлекательной постановкой…
– И для меня лишнее доказательство, что именно в России в тяжелые времена люди идут или в церковь, или в театр. Это же еще Ленин заметил, что вытеснить церковь в России может только театр. Он точно определил роль театра как нравственного ориентира, места, где люди ищут «делать жизнь с кого». Огромное количество людей сейчас не верят власти, не верят официальной идеологии, ищут, где бы «приткнуть душу». Недавно в день рождения преподобной Ксении я поехал на кладбище, где она похоронена. 8 утра. Огромная толпа, милиция. А к 11 часам (мне потом рассказали) уже выйти было нельзя. Рабочий день, а люди шли, шли и шли. И для меня набитый зал на серьезных спектаклях и толпа народа на кладбище – явления одного порядка. Нашим бы властям задуматься: как использовать умно театр в данной ситуации? Во Франции Саркози выделил на культуру огромные деньги именно в кризис. Он понимает, что только искусство может объединить нацию, сплотить людей, наконец, если говорить о массовой культуре, – даже и отвлечь от угроз дня. И эта поддержка культуры – мудрое стратегическое государственное решение. А если как у нас по-прежнему будут считать, что утопающие должны спасать себя сами, то… из ничего и выйдет ничего. Я вижу, как многие растерялись. Театры, привыкшие жить на дотациях, не знают, как им быть дальше? В коммерцию, в антрепризу – не хочется. А как по-другому?
– А как будет дальше Александринка?
– Боюсь, что придется многие планы подсократить. Скажем, на будущее планировать в сезон выпускать на большой сцене не две премьеры, а одну. Я не хочу сокращать планы по приглашению иностранных режиссеров. А Щербан, который у нас ставит «Дядю Ваню», Люпа, который должен через сезон ставить «Анатэму», стоят дорого. Но их присутствие в российском театре мне кажется важным и необходимым. И значит, мы подожмем какие-то другие программы. Скажем, будет больше постановок на малой сцене… Мы будем как-то перебиваться. Придется перестраиваться. Однако менять начатую художественную линию я не хочу и не могу.
– Сейчас очень редки люди и начинания, в которых ты ощущаешь какую-то большую, рассчитанную на длительную перспективу цель. Размышляя о феномене Александринки, которая сейчас стала одним из главных российских театров, – я думаю даже не о том, сколько сил потрачено на ее возрождение, сколько об общей идее, которая чувствуется за всеми финансовыми, ремонтными, постановочными победами. В движении вашего театра ощутима направленность, точное знание цели, для которой отремонтировано здание, приглашены те, а не другие режиссеры, выбраны эти, а не другие названия…
– Я рад, если это чувствуется. И тут я с вами совпадаю по ощущениям, и это даже болезненно для меня, что само понятие художественной идеи как-то выпало из театрального обихода. А ведь без нее всего остального не может жить. Художественная идея шире примитивного «я хочу, чтобы»… Она включает целую совокупность самых разных составляющих: это и твоя индивидуальность (поскольку от нее никуда не деться), но это и индивидуальность театра, в который ты пришел работать. У каждого театра своя биография, свое лицо, особенно если это старинный театр. Там живет совокупность традиций – дурных и хороших. Дурные надо отбросить, как бы за них ни цеплялись, как бы демагогически ни защищались, как бы ни трудно было их искоренить. А хорошие надо развивать и поддерживать. Нельзя прийти в Александринку и делать вид, что здесь не было Мейерхольда и его девятнадцати спектаклей. Что не было Сушкевича, Козинцева, Акимова, Вивьена. Это же все никуда не уходит. Это остается в воздухе театра, живет в его людях. На одной из первых репетиций я употребил слово «партитура», и актеры (старые актеры) меня сразу поняли. Я спросил: «Откуда вы знаете это слово?» Они даже обиделись: «Как же! Мы учились у хороших педагогов!» Я не понимаю, как можно делать ремонт в театре без понимания, зачем он тебе? Ремонт, реконструкция, реставрация – масса понятий, и ты должен знать, что именно тебе нужно. Если ты строишь новую сцену при театре, ты должен точно знать, кто будет на ней работать и что там будет идти.
– Если ты не знаешь, что делать на двух уже имеющихся сценах, то зачем тебе третья? А сколько театров хотят «отхватить побольше», не зная, что с этим делать…
– Помню, как один директор театра мне с гордостью показывал отремонтированный зеленый туалет (довольно пошлый, на мой вкус)… Но не в этом дело! Когда начинают гордиться отремонтированными туалетами, потому что больше гордиться нечем, – это страшно.
– Для того чтобы у театра была художественная идея, нужен человек, способный ее придумать, создать…
– Я все это болезненно воспринимаю, потому что вижу, что сейчас пришло поколение режиссеров, которые не хотят думать ни о чем, кроме собственной судьбы в профессии. Им хочется, чтобы об их постановках говорили. Все. Художественная идея театра их просто не интересует. Им не хочется брать на себя ответственность за театр, за актеров. А художественный руководитель – это не только административная должность. Для меня идеальным художественным руководителем был Олег Николаевич Ефремов, который умел объединять людей вокруг себя, который чувствовал вызовы времени и умел на них отвечать. Он знал, что в театре любые административные и хозяйственные проблемы все равно завязаны на художественную стратегию, и без нее все теряет смысл. Мы все время говорим: «репертуарный театр», но репертуарный театр без художественной идеи мертв. Что такое «репертуарный театр»? Постоянная труппа? Стабильная зарплата? Нет. Это театр художественной идеи, которая из года в год реализовывается. А значит, должен быть лидер, должен быть человек, который «генерирует идеи». А иначе нечего сохранять. Для меня это колоссальная проблема. Уйдет наше поколение (а мы немолодые люди), и этот вид театра может кончиться. Чтобы он продолжался, надо любить театр больше себя. Надо этот эгоизм личный, цеховой как-то переориентировать на другое. Вот есть театр, который я должен вести. А не то чтобы: я должен сделать этот проект, а больше меня ничто не касается.
– Мне очень нравится введенный вами термин «нео-академизм». В период ломки хорошо и правильно быть новатором. Но когда приходит время строить, то необходимы традиции, необходимы знания, академическая школа…
– Я тоже люблю этот термин. Он позволяет найти золотую середину: критическое отношение ко всему устарелому и ненужному в традициях, но и свободу от полного нигилизма, как будто история культуры началась с тебя. Ты не пляшешь на могиле автора и не стоишь перед ним на коленях. Я очень хорошо чувствую живое начало этой формулы. Приглашенные мною в Александринку режиссеры часто говорят о том, что ощущают в нашем театре подлинную художественную жизнь. Даже Оскарас Коршуновас, который будет ставить у нас в 2010 году, приехав только на три дня знакомиться со сценой и с труппой, потом говорил о художественной дисциплине, им почувствованной буквально с первых шагов, со служебного входа. Это очень важное понятие. И, конечно, людей надо приучать к нему, надо воспитывать.
– Сейчас очень не хватает людей с талантом собирателя. Режиссеры очень трудно терпят рядом с собой других режиссеров. Выстраивая в Александринке авторский театр Валерия Фокина, вы зовете на постановки Кристиана Люпу, даете расти рядом с собой Андрею Могучему…
– Меня, действительно, часто спрашивают: не трудно ли мне терпеть рядом с собой других режиссеров, которые иногда острее, иногда удачливее в своих постановках? Трудно, конечно, все мы люди. Но я понимаю, что их успехи – приварок моему театру. Для меня авторский театр – это не просто «твой театр», но театр твоей идеи, куда ты зовешь людей, которые совпадают с твоим ощущением репертуарной линии, с твоим ощущением актуальности тех или иных тем, приемов…
– Как-то получается, что мы с вами больше говорим об Александринском театре. А как переживается кризис в Центре имени Мейерхольда?
– Центр Мейерхольда, к счастью, кризис практически не затронул. Мы же живем с самого начала без всяких дотаций: только гранты. И вся творческая деятельность строится на этих условиях. Есть гранты на постановку – есть постановка. Скажем, сейчас Комитет по культуре сократил гранты на Открытые сцены, и несколько наших проектов застопорилось. Будет хуже со спонсорами, и я это уже почувствовал. Но сама формула этого конкретного театрального учреждения строится таким образом, что кризис его может затронуть только по касательной. Мы ничего не получали до кризиса и не будем получать дальше. Наш центр занимает определенную нишу. Я все время подчеркиваю, что это не прокатная площадка, и у нас нет цели зарабатывать на показах спектаклей. В Центре Мейерхольда идут постановки, которые нам кажутся интересными художественно или представляется, что их авторы заняты поисками и экспериментами с новыми формами. Бывает, что мы ошибаемся, но стараемся мы все же показывать проекты, которые нам интересны художественно. У нас были и продолжают поступать самые разнообразные коммерческие предложения: сдавать помещение под корпоративы, под свадьбы, да просто под антрепризные проекты. Мы железно всем отказываем. Я всегда подчеркиваю: мы не прокатная площадка. У нас нет цели зарабатывать на этом Центре. Наша финансовая задача – выйти в ноль. И, если это удается, то год считается финансово успешным. Чаще мы закрываемся с дефицитом. Потому что ты тоже понимаешь, что заработать на спектакле из Перми или Узбекистана – нереально. Меня радует, что в Центре сложилась очень хорошая команда сотрудников. По сути, я могу быть в нем уже кем-то вроде художественного консультанта, а они вполне способны работать без меня. Это меня очень радует. Потому что задача художественного руководителя еще и в том состоит, чтобы создать такой коллектив, который был способен осуществлять твои идеи даже без тебя.
– Какие планы Центра вас сейчас особенно греют?
– Мы хотим провести конференцию, посвященную Ежи Гротовскому. Я мечтал о приезде Анатолия Васильева. Мне казалось, что это будет интересно: сам я встретился с Гротовским в середине его творческого пути. Васильев застал последний период работы мастера… Но, к сожалению, Васильев приехать не сможет из-за занятости. Вообще, мне кажется, что фигура Гротовского сейчас исключительно актуальна для современного театра, прежде всего, в плане профессиональной этики. Служение профессии, ответственность перед своим делом – у кого и учиться этому, как не у Гротовского?! Я помню, как мы шли группой за ним через лес на урок. Он молчал, и по лицу было видно, как он уходит от всего сиюминутного, отключается от нас, настраивается на предстоящем занятии. И тут его отвлек его секретарь. Что-то было надо срочно подписать, какую-то бумагу! Боже, как Гротовский зло на него прикрикнул: «Ты что, не понимаешь, что сейчас меня отвлекать нельзя! Никакими делами. Сейчас происходит что-то куда более важное, чем любые срочные дела!» А я знаю много артистов, которые даже во время репетиций отвлекаются на бумаги, на дела. А иногда и просто репетируют с мобильным телефоном в ухе. Поэтому сейчас помнить о Гротовском, сверять себя с ним, необходимо.
| Справка «НИ»
|