Хореограф, режиссер и актриса Алла Сигалова:

– Вы знали, на что шли?

– Конечно, нет. Но получила то, что хотела.

– В каком из своих проектов вы воплотили свою энергию с наилучшей отдачей?

– Вы знаете, если воплощать только свою энергию, это такая опасная глупость! Сколько мы знаем бездарных спектаклей очень энергичных людей. Поэтому, может быть, не в энергии дело?

– А в чем?

– Да, простой такой вопрос… Вы знаете, с самыми уникальными художниками иногда разговариваешь и понимаешь, что вот этот луч, направленный на тебя сверху, невозможно зазвать. Когда он приходит – тоже предугадать невозможно. Поэтому нужно просто всегда быть в форме. Вызвать вдохновение можно только черной работой.

– Но ведь его можно сымитировать и многих обмануть.

– О да, очень многих. Кроме небольшого количества людей, которые сами имеют счастье стоять под таким лучом и которые отсканируют тебя, как лазер. Диагноз, который они поставят, – вернее всего.

– И все же, возвращаясь к вопросу, какие из своих проектов вы считаете наиболее удавшимися, принесшими наиболее мощный резонанс?

– А вы знаете, удача и резонанс – это ведь разные вещи. Помню, в Ленинграде я пошла на первый показ «Зеркала» Тарковского, стояли очереди в кассы и было трудно попасть, а после пятнадцати минут просмотра люди, ругаясь, стали «громко» уходить из зала, и когда картина закончилась, зал был почти пустой… Но, если просто вспомнить о том, что удалось… Оглядываясь назад, я думаю, что было много удач. «Желтое танго», которое мы делали с Гидоном Кремером в Рижском театре оперы и балета, «Травиата», которую мы делали с Колобовым в «Новой Опере», «Поцелуй Феи» в Новосибирском театре оперы и балета, «Ночи Кабирии» в театре Пушкина, «Джан» в том же театре, это «Красные и Черные танцы» в Москве, «Кармен. Этюды» во МХАТе, «Бедная Лиза» в Театре наций… Все эти работы – новый шаг в профессии и встреча с людьми, которые подарили тебе новый жизненный этап. Работа с Колобовым, например, во многом определила мое понимание музыки. Работа с Кремером определила мое ощущение профессии.

– Это ваш учитель?

– Это все – мои учителя. И даже мои студенты – это, отчасти, мои учителя.

– Кстати, о студентах. Как вы определяете «вашего» студента?

– По глазам. Как человек смотрит.

– Чулпан вы определили как «свою» тоже по глазам?

– Конечно. У нее невозможные глаза. Она вообще совершенно невозможное существо, в котором столько нереализованного. И по-женски нереализованного, и актерски нереализованного. В первый раз я увидела ее очень давно, когда она оканчивала ГИТИС. Я тогда испугалась ее совершенной открытости. Я была не готова к тому распахнутому чувству доверия, любви, которое она мне открыла. Я обманулась и закрылась. Я, женщина, испугалась ребенка, который распахнул мне свои эмоции.

– Вы думали, в этом есть какая-то подоплека?

– Конечно. Но потом, когда она пришла ко мне с Галиной Борисовной Волчек на «Ночи Кабирии» и мы общались, я поняла, что эта девочка – что-то особенное, к ней нужно внимательно присмотреться. Галина Борисовна просила меня подумать о материале для работы с Чулпан, и эта мысль засела мне в голову. Как-то я пошла в «Современник» и зашла к ней в гримерку. И она очень жестко со мной разговаривала. Жесткость эта была в подчеркнуто взрослом, уважительном тоне. Я вспомнила эту девочку и подумала, сколько же ударов этот человек получил, что он так закрылся. Я стала искать для нее материал. И он пришел. Леня Десятников выпустил диск с записью этой камерной оперы, через пять лет он попал, наконец, ко мне, и я поняла, что это идеальный материал для Чулпан.

– Не проходит ли любой талант этой дорогой – от полной распахнутости до полной закрытости к миру?

– Несомненно. Открытыми остаются только окна, через которые идет трансляция творчества. Но, общаясь с Чулпан, я поражаюсь ее милосердию к людям. Я знаю людей, которые сделали Чулпан очень больно. И вижу, как она великодушна к ним. Она не держит на них даже раздражения. Это уникальное качество. Я удивляюсь: «Как же так, Чулпан?» – «Ничего, – говорит она, – это не имеет никакого значения». Это абсолютно христианский путь. Пример тому – фонд «Подари жизнь», которому она отдает всю себя, так захлебываясь от кучи своих собственных проблем. Это все отодвинуто ради главной идеи, для которой она живет, – этому служению больным детям.

– То есть для нее на первом месте не профессия?

– Я скажу, наверное, кощунственную вещь, но это правда. Для нее на первом месте – фонд. Может быть, они где-то рядом, но все-таки театр и человеческие жизни – как это можно сопоставить?

– Вы сказали, что Чулпан поразила вас своим гуманизмом. А не будь таланта, просто за гуманизм вы можете полюбить человека? За зримые дела его милосердия?

– Уважать могла бы бесконечно. Но любить для меня возможна только талантливого человека.

– Н1о ведь это страшно! Вы обрекаете себя на постоянный…

– Риск?

– Конечно. Иссякнет его талант, и что вы будете с ним делать?

– Знаете, что? Мне кажется, что каждому талантливому человеку дан какой-то определенный отрезок времени. Когда приезжал Бежар в последний раз, огромное количество балетных критиков написали о нем жуткие статьи. Это так жестоко. Потому что Бежар, даже когда он будет просто поливать грядку, он все равно останется Бежаром. И это достойно вечного уважения и благодарности. За то время, когда он был талантлив.

– Павел Лунгин в интервью убеждал меня, что женщины сейчас за талант любить не способны и предпочитают посредственность, поскольку она гарантирует беспроблемность. Не хотите его сразить аргументом в пользу таланта?

– Сражать Пашу я не буду никогда, в его доме я познакомилась со своим мужем, Романом Козаком. Которого полюбила за талант. Вот вам и аргумент. А Паша, говоря это, наверняка хотел услышать от вас опровержение. Паша – романтик. И с другими людьми я не общаюсь. Моя дочь, например, такая же, как и я. Если любит, то любит. Не за то, что у человека есть шикарный загородный дом. Или новая марка БМВ. Всегда останутся те, кто умеет ценить талант.