Сон в зимнюю ночь

Поначалу возникает ощущение, что спектакль – абсолютно детский, похожий на новогодний утренник. Все пространство сцены занимают огромные батуты, на которых, собственно, и совершают все сценические действия ошалевшие от открывшихся в них прыгучих способностей артисты. Невероятное количество искусных прыжков, головокружительных кульбитов и переворотов в воздухе превращает театр в настоящий цирк. Послушные зрители все полтора часа сидят с задранными кверху головами, дружно ахая от восторга, смешанного со страхом за жизнь кувыркающихся под куполом сцены юных атлетов. При этом артисты еще умудряются произносить в воздухе текст, взлетать верхом на велосипеде и даже играть на музыкальных инструментах, проявляя чудеса эквилибристики. Иллюзионист в черном плаще и белых перчатках развлекает публику волшебными фокусами: в его руках горит огонь, летают белые платочки и огромные жемчужины, распускаются и тут же разлетаются лепестками белые розы, только что кролики не выскакивают из цилиндра.

«Ап!» – кричит из зала Любимов, не выпускающий из рук свой волшебный фонарь, которым он вот уже 45 лет подает сигналы артистам. «Ап!» – отвечает ему слаженный хор со сцены. Кто бы мог подумать – диктатор и мизантроп, признанный «карабас-барабас» отечественного театра, на наших глазах превращается в наивного вихрастого мальчишку, прижимающего к груди рождественский подарок в блестящей шуршащей упаковке. В его глазах восторг чуда.

Это не первая сказка Любимова (вспомнить хотя бы знаменитую гоголиану – «Ревизскую сказку» с мрачными гоголями, выплывающими из мрака). Но первая сказка – о любви, о жертвенности, о вечности семьи. Вот белокурая Русалочка опускает горящие болезненным огнем ножки в холодную морскую воду, вот замерзает от зимней стужи самоотверженная Ласточка, обнимая руками-крыльями ослепшего Счастливого принца, вот терпеливые Духи воспитывают ворчливого старика Скруджа, исцеляя его от жадности и цинизма, вот сказочный Сверчок отчаянно стрекочет за печкой в теплом доме, наполненном семейным счастьем и верностью. Наивный мечтатель Калеб в холщовом пальто с надписью «Стекло» на спине обязательно вернет зрение своей слепой дочке, а благочестивая заботливая Крошка никогда не променяет своего верного Джона на юного красавца. За окном неслышно падает тихий снег, бледным светом отражаются всполохи луны, и кажется, солнечный зайчик прыгает по забеленным лицам актеров.

В «Сказках» зашифрован весь таганковский путь, ведущий свое начало из стен вахтанговской школы, от брехтовского «Доброго человека». В «Сказках» слышны голоса «Святочных духов прошлых лет»: карнавальное очарование Вахтангова, безумие Мейерхольда, ворчание Станиславского, лукавство Брука… Удивительное сочетание правды жизни и правды волшебной иллюзии зафиксировано авторами и в сценических костюмах, придуманных самым парадоксальным и неуемным художником эпохи Рустамом Хамдамовым, и в звенящей светлой печалью музыке Владимира Мартынова, многолетнего соратника Таганки, и в изломанных, кукольных голосах актеров.

Трепетное, почти священное отношение к слову приучили Любимова иметь дело исключительно с большой литературой, адекватной его художественным принципам и запросам. Большая литература не бывает сложной, большая литература завораживает океанической глубиной и ясностью простоты.

«Начал чайник! И не говорите мне о том, что сказала миссис Пирибингл. Мне лучше знать. Начал чайник на целых пять минут – по маленьким голландским часам с глянцевитым циферблатом, что стояли в углу, – на целых пять минут раньше, чем застрекотал Сверчок» – цитаты сыплются, словно из огромного рождественского мешка и оседают в нашей памяти блестящими обертками. Тут же появится кипящий свистящий чайник в белых клубах пара и – не поверите! – тревожно застрекочет Сверчок, которого так и норовит раздавить огромным каблуком зловещий фабрикант игрушек Теклтон. «Сказки» открываются знакомым с детства заклинанием «Снип-снап-снурре!» молодого сказочника Снипа. Он ведет нас по этому переливающемуся тоннелю чудес, поигрывая то зонтиком Оле-Лукойе, то кудрявой головкой целлулоидной куклы. Он подводит нас к самому краю пропасти, за которой – мрак ночи, мрак Ничего, оберегая нас от липкого страха, знакомого каждому, кто хоть раз просыпался ночью от привидевшегося кошмара.

«Сказки делаются из того же вещества, из которого состоят сны», – напоминает Любимов, заполняя сцену своими видениями, сновидениями и привидениями. Сон – это галактика абсолютной свободы и бесконечности. В снах нет ни законов, ни традиций, ни обычаев. В снах нет границ, нет норм поведения, нет обязательств и нет ответственности. В снах опыт и знание жизни утрачивают свой смысл. Душа человека обретает свои первозданные черты – она становится той, что задумана Богом.

Унылости и скоротечности бытия Любимов противопоставляет бессмертие и чистоту сказочных снов, в которых мы, наконец, совершим то, на что никогда не решимся в реальности.