– Александр, вы не только музыкант, но и человек, в прошлом близкий к экономике. Что говорят о финансовом кризисе в ваших кругах? Насколько индустрия развлечений подвержена риску?
– На нашей отрасли мы пока этого не особо заметили. За редким исключением. Скажем, мой директор несколько дней назад сказал: «Саня, у нас в ноябре должен был быть концерт на открытии выставки, но бюджет сократили и культурная часть сокращена». Это, по-моему, первое, что я лично на себе испытал. Точнее говоря, услышал. Меня это пока не особо волнует, потому что, мне кажется, в огромном мегаполисе, где крутятся большие деньги, индустрия развлечений это почувствует в самую последнюю очередь. И то при условии, что люди перестанут тратить деньги – ходить в ночные клубы, на концерты, в кино. Должна начаться Великая депрессия. Как любой кризис, этот развивается воронкообразно. Он не может сразу нас лавиной накрыть. Ведь мы, что бы там ни говорили, все равно богатая страна. Другое дело – люди нищие, но страна-то богатая. Поэтому так сразу обрушения, мне кажется, не произойдет.
– В этой ситуации вы как человек творческий должны предчувствовать некое возбуждение, потому что в периоды кризиса, когда тяжелее всего, себя проявляют люди искусства: театра, кино, музыки, литературы. Вы готовы ответить кризису новым альбомом, книгой?
– Без сомнения, люди культуры чувствуют это наиболее сильно. Но не думаю, что мы ответим сразу по всему фронту искусства. Потому что искусство сейчас во многих областях очень затратное. Скажем, кино, я думаю, на кризис не ответит, кино ответит общим падением кинопроизводства.
– Это все от художника зависит…
– Киношник, если даже и почувствует это желание творить, просто не найдет денег, чтобы выразить свое состояние или найдет позже. А музыкант, у которого не очень затратное производство, может найти и сразу все воплотить. Мне кажется, что наше искусство тоже находится в очень тяжелом кризисе, но только не экономическом, а духовном. И что болезнь нашего искусства заключается в том, что оно поражено вирусом приспособленчества…
– Корпоративчиков?
– Ну, в некотором смысле, да.
– Приспособленчество к властям или к чему-то еще?
– Ко всему, к необходимости, в общем-то, выживать. Выживать, в основном развлекая, а не побуждая к размышлению. Сейчас я говорю обо всех отраслях искусства, как я их себе вижу. Я говорю про наше кино, которое, мне кажется, пошло в основном по развлекательному пути, я говорю про песенное искусство, а конкретно – про нашу эстраду, которая идет по развлекательному пути. Каких-то глубоких песен уже давно не слышу. Да, в рок-н-ролле кое-что, конечно, осталось, но рок-н-ролл всегда находился на некой периферии и нужен был только небольшой кучке людей. Особенно рок-н-ролл на общество никогда не влиял и сейчас точно не влияет. А все наше массовое искусство находится в стагнации, как мне кажется. Я не вижу никаких симптомов его возрождения. Может быть, кризис ему как раз и нужен, как это ни парадоксально звучит. Эта встряска может отсеять шелуху, просеять сознание. Вполне вероятно, что в искусстве будет очередная новая волна. Мы все ждем этой новой волны, я имею в виду рок-н-ролльщиков. Встречаясь с нашими коллегами, со стариками, как мы их называем, скажем, с Гариком (Сукачевым. – «НИ»), мы друг друга спрашиваем: где эти новые имена, которые были бы так же ярки, как, например, имена Цоя, Башлачева? Крупные явления перестали появляться в рок-н-ролле.
– Земфира появилась после вас.
– Земфира, без сомнения, хороший артист, большой артист. Но мы все-таки про нечто другое говорим – про революционный взрыв. Земфира появилась как очень яркий исполнитель, но она революционно не взорвала. Мы говорим о новом Джиме Моррисоне нашего российского разлива, говорим о новом Викторе Цое. При всем уважении к Земфире, она не это место заняла и не на это претендовала. Может, новые имена как раз рождаются сейчас, пока мы с вами здесь сидим.
– Виктор Цой требовал перемен. А может, сейчас никто не хочет перемен?
– Ну, вот кризис будет, и захотят перемен.
– Мы видим, что «Фабрики звезд» клонируются, бесконечно самовоспроизводятся. Телевидение без конца клонирует людей, которые поддерживают жанр. Соответственно, эти люди воспитывают поколение за поколением зрителей, слушателей. А вы не воспитываете, не клонируете...
– А у нас штучное производство. Оно всегда в нашей среде было штучное, его нельзя было клонировать, там принцип другой: все должно появляться само, вот в чем дело. Рок-музыканта нельзя вырастить в оранжерее, как они выращивают всю «Фабрику». Это другой подход, понимаете?
– А на Западе Моррисоны и Хендриксы появляются?
– Думаю, такие явления, как Моррисон и Хендрикс, тоже не выращиваются, они тоже сами появляются.
– Может, рок, как динозавры, уже отжил свое?
– Рок свое, как мне кажется, не отжил, он формы другие приобретает. Он не похож на тот, который был двадцать-тридцать лет назад. Мы можем назвать это явление как угодно. Давайте не будем называть его рок-музыкой, а будем называть современной актуальной социальной песней. Важно, что сама преемственность рок-н-ролла сохраняется точно. В этом смысле нет ощущения, что он загибается как жанр. Если бы он был не нужен, то мы бы все сейчас не существовали, нам пришлось бы искать другую работу. Нет, он нужен совершенно точно. А то, что он не рождает ярких новых имен, это проблема. Значит, таково состояние общества.
– Кто сегодня относится к почитателям вашего таланта?
– Иногда это мои сверстники. Видимо, люди, которые когда-то слушали рок-н-ролл. Потом они вошли в бизнес, стали состоятельными и сейчас хотят поностальгировать. Иногда это бывают очень любопытные, странные люди. Не так давно мы играли в Киеве. Шеф крупной киевской корпорации, занимающейся то ли нефтью, то ли газом, безумно любит именно рок-н-ролл и принципиально зовет к себе только рок-артистов. Он находится со своими соратниками в меньшинстве – большая часть его крупной корпорации, естественно, любит поп-музыку. Но и они тоже постепенно начали нас слушать. И у него переиграли все рок-артисты.
– А каков сейчас в целом спрос на живую музыку?
– Не меньший, чем был раньше. Кстати, фонограммное звучание сейчас уходит, слава Богу. Даже поп-артисты стали все больше играть живые концерты. Не знаю, благодаря чему это произошло. Раньше мы гордо считали: вот мы живые, а они «фанера». Так вот они, оказывается, уже не «фанера». В исполнении под фонограмму вроде бы нет ничего зазорного. Но только при этом ты не должен называться артистом. Потому что выступление под фонограмму артиста развращает. Он перестает быть исполнителем, понимать, для чего он существует. А тут, если он должен петь живьем, значит, обязан заботиться о своем коллективе, думать о своем голосе, здоровье, не пить напрополую.
– На одну семейную вечеринку в Россию приезжала Патрисия Каас и полчаса готовилась к выступлению. Хотя вечеринка была человек на пятьдесят...
– Значит, она серьезно к этому относится, как профессионал. Она не может позволить себе даже перед полусотней людей спеть плохо. Они на Западе в основном так и воспитаны, там по-другому нельзя.
– Проблема музыкального пиратства для вас актуальна?
– Я всегда говорил, что поддерживаю пиратов. В этой пиратской стране, где предательство и контрабанда являются парадигмами существования, пираты по крайней мере доносят нашу продукцию до самых отдаленных уголков, куда не проникают нормальные продажи.
– Но это же сказывается на ваших доходах от продаж...
– А что кривить душой, все равно доходы наших артистов в первую очередь концертные. А концерты зависят от того, как много тебя слышат в нашей огромной стране и кто захочет тебя пригласить. Нужно быть честным.
– Для рок-музыканта концерты, конечно, важнее?
– Конечно, я в первую очередь говорю про рок-музыку. Не знаю, может, у попсы немножко другая ситуация, хотя, мне кажется, и они в основном зарабатывают концертами, а не продажами пластинок. Опять-таки, потому что пиратская страна. Тебя выпускает вроде бы фирма, но тут же находятся пираты, которые начинают выпускать тебя нелегальным образом, а потом уже теряется нить, кто что выпустил… Все это сложно проконтролировать. А с концертами легко: тебя зовут или не зовут, ты выступаешь или не выступаешь. Если тебя зовут, значит, ты нужен. Если ты выступаешь, то получаешь деньги, на эти деньги ты существуешь.
– Вы несколько лет проработали дипломатом в Северной Корее. Не следите за ситуацией там?
– Нет, не слежу. Последнее, что я услышал, это то, что Ким Чен Ир, преемник Ким Ир Сена, не был на главном празднике – Дне образования КНДР. Вот это, конечно, караул. То есть или он действительно очень болен, или... Ким Ир Сен, по-моему, ни одного праздника не пропустил. Но я всегда говорил, что сыночек у него малахольный. Я всегда на него смотрел с очень большой опаской. Но тут я услышал, что якобы он вообще умер, есть такие слухи. Смерть Чингисхана тоже скрывалась – по-моему, год или два, пока не закончилась военная кампания. Это в традиции восточных народов. Что касается КНДР, то я, честно говоря, очень хотел бы съездить туда снова. Так что, если соберетесь, вы меня, пожалуйста, пригласите с собой.
– А у вас нет ощущения, что потихоньку, незаметно мы движемся в направлении Северной Кореи?
– У меня давно такое впечатление, я вам честно скажу. И мне вообще кажется, что нас спасает, как это ни парадоксально, только величина нашей территории. Уж больно трудно эту территорию всю сразу объять и подмять. Ведь что сделал Ким Ир Сен? То, что не успел и не смог сделать Сталин. Ким Ир Сен был очень точно выбранный персонаж, причем выбранный Сталиным, как вы знаете. Он строго следовал по его стопам и в этой маленькой стране он успел сделать все «великолепно». Маленькие территории легче заколбасить.
– Вы выступали на одной из корпоративных вечеринок и окружающие просто забыли, где они находятся, потому что погрузились в эйфорию вашего голоса, магию песни. Люди просто забыли на два часа, что им придется выйти из этого зала в страшный мир, а тут поет свои совершенно шикарные песни Александр Ф. Скляр… Может, врачебная сила искусства – это хорошо? Не обязательно же думать с утра до ночи о том, как выжить.
– Да, врачебная сила искусства – это хорошо. Но в искусстве важно не только помогать сиюминутно, забыть, что вокруг все тяжело. Искусство должно «жечь глаголом сердца людей». Хотя бы иногда. По крайне мере, в нашей стране это всегда было важно. Все-таки мы немножечко другие, чем европейские ребята, как-то у нас по-другому искусство развивалось. Наша история – изломанная, трагическая. Может, поэтому она рождала искусство не такое спокойное, как в Европе. Когда у человека тяжелые ситуации, где он может получить утешение? В книге, в фильме, в песне. Двадцать-тридцать лет назад я понимал, в какой книге, песне, фильме можно было получить это утешение. Но мы не можем жить книгами 20–30-летней давности, мы должны жить нынешними. Какое утешение я сейчас могу получить современной книгой? Я не могу ответить на этот вопрос.