Матросы взяли Вену

Перед самым входом в зал, где разместился десант из Москвы, возвышается бюст, выполненный Борисом Орловым: римский император обряжен революционным матросом. Хотели того устроители или нет, но в Австрии игра смыслов и наложение традиций усилились еще больше, потому что бюст поместили на мраморный постамент, где до того стояла статуя Кановы. Даже табличка осталась – она сообщает о том, что перед нами работа 1806 года (хотя орловский объект выполнен двумя столетиями позже). В итоге от римских императоров ниточка протянулась к императорам XIX столетия (именно их любимцем был классицист Канова), а затем и к русским товарищам, одним приступом все империи сбросившим. Далее история сделала еще один кульбит, превратив революционеров в надоевших идолов, которых сшибали уже перестроечные герои.

Если судить по выставке (которая, как явствует из названия, пытается отыскать искусство в исторических перипетиях), наша современность начинается на пересечении двух путей – соцарта и московского концептуализма, совпавших с приходом Горбачева. Соцарт – это прорыв к американскому идеалу через советскую символику, к яркости Энди Уорхола через сталинский китч. Первопроходцами оказались Виталий Комар и Александр Меламид, пересмешник Константин Звездочетов, уже упомянутый Борис Орлов. Карнавалу соцарта противостояла сдержанность и интеллектуальность концептуалистов (Монастырский, Гутов, Захаров). Хотя и они не прочь были встать на плечи старых вождей. В итоге вся экспозиция оказывается отзвуками того визуального пира, который подарила нам перестройка.

Куда как интересней внутренних пересечений оказывается европейский контекст. Мало того, что открытие «Смутного объекта» совпало с Днем независимости Австрии (независимость, между прочим, и от советских войск – в 1950-е годы союзнические войска покинули Вену), появление матросов в Вене, само по себе – вызов традициям и канонам. Всем известно, что венский музей (KHM) – аналог нашего Пушкинского – это помпезное имперское собрание (лишь в 1920 году императорские ценности были отданы государству), концентрация всех возможных достоинств и недостатков академизма. Здесь хранится лучшая коллекция картин нидерландца XVI века Брейгеля (знаменитые «Охотники на снегу», возникающие в фильме Тарковского «Солярис»), здесь любуются непревзойденными вещами Тициана и Беллини. В святая святых очень редко допускаются современные художники, в ком бурлят сиюминутные страсти. Так, выставка Фрэнсиса Бэкона (английского модерниста) подавалась здесь под соусом многовековой традиции воплощения боли и гнева.

Произведения перестроечных мастеров, среди которых по определению выделяются объекты Анатолия Осмоловского (бронзовые головы танков) и конструкции Юрия Авакумова (небольшие проекты-конструкторы), находятся в зале «Бассано» – итальянца конца XVI столетия. К позднему Ренессансу они не имеют никакого отношения. Но и случайными выскочками их никак не назовешь. От славных 1980–1990-х нас отделяет то время, которое понадобилось для кристаллизации музейного слоя. Можно спорить, кто дороже истории – соцартисты или концептуалисты. Одно понятно – они не только в эту историю вошли, но и достойно смотрятся в западном антураже (без матрешек и икон). Тут действительно охватывает гордость, что наши художники могут не только рубаху на груди рвать, но и быть изобретательными и изящными. Такое неплохо закрепить надолго. Не случайно венская выставка – лишь прелюдия к созданию в Москве еще одного музея современного искусства, где разместятся в том числе и венские произведения. Для этого уже подобран еще один конструктивистский гараж, а министерство культуры подписало резолюцию.