Даже когда на снимках Михайлова не изображено ничего непристойного, зрителя охватывает чувство неловкости. Будто подсматриваешь в окна хрущевки в тот самый момент, когда хозяева в исподнем затевают семейную свару или, что еще хуже, предаются любовным утехам. Борис Михайлов, живущий ныне в Германии, как раз и прославился выставлением такого советского исподнего. В его фотосериях обнажался мощный пласт комплексов и неприглядностей «человека коммунального». «Высокая культура» 1970-х представляла гражданина СССР здоровым, сильным, идейным – конечно, не сталинского красавца, но где-то близко. Михайлов выставлял советского жителя в ранних сериях как человека обыденного, бедного, в нелепых интерьерах с плюшевыми ковриками, с засохшим бутербродом на тумбочке. В более поздних – пьяницу, бомжа, наркомана. Но все эти персонажи и мизансцены выполнялись не с журналистской прямолинейностью, а с претензией на артистизм.
Серия «Бриколлаж», представленная в ГЦСИ, вновь балансирует на грани типично михайловской «чернухи» и того скрытого стремления к изысканности и изяществу, которое, видимо, всегда было присуще даже самым радикальным нон-конформистам. Если о сути проекта, начатого в 1960-е, то перед нами – обычное и довольно предсказуемое наложение одного кадра на другой (при этом специально подчеркивается, что никакой компьютерной корректировки не совершалось). Так, на печальном деревенском пейзаже проступает обнаженное женское тело. Прием, обкатанный в 20–30-е годы сюрреалистами. Однако и сама натура, и сочетаемые в одном кадре картинки у Михайлова предельно заострены и подчинены его фирменной теме – жизнь в «совке».
Когда Михайлов берет свой снимок обнаженной натурщицы в коммунальном интерьере (при этом дева не столько обнажена, сколько раздета, оголена) и накладывает на нее красные ковровые дорожки, расстеленные на снегу, или вообще на заводские трущобы, сразу возникает требуемое послание – вот оно, вечное противостояние частного и общественного, высокого и низкого, непристойность по-советски. Точно такой же эффект с эротическим подтекстом появляется и в наложении на натурщицу вожделенной в советскую пору скалки колбасы. Имеются и откровенные сексуальные игры – когда стоящая на четвереньках обнаженная успешно сочетается с павлином и принимает от него роскошный хвост (если бы в Союзе существовали секс-шопы, этот михайловский коллаж мог бы стать их торговой маркой).
По большому, гамбургскому счету, речь идет о старом парадоксе – классика против реальной природы. На правах классики у Михайлова выступают женские ню, статуи и плакатные образы на стенах, в качестве натуры – улицы и «обычные люди». Наложив одно на другое, получаем еще один вариант размышлений о «разломе времен». Впрочем, для устроителей выставки куда как важнее разобраться не с вечностью, а с конкретным явлением соцарта. По их мнению, бриколлажи Михайлова меняют расстановку сил в этом лагере. Ведь в этих вещах, созданных в 1960-е, явно просматривается критика коммунальной системы изнутри.
Между тем сегодня куда как интереснее выставочные метаморфозы вчерашних нон-конформистов. Если брать Кабакова, Орлова или Михайлова, так или иначе, в последнее время отметившихся мощными ретроспективами, все они идут примерно по одному пути. Пытаются показать, что они сильны именно как художники, как мастера, виртуозно владеющие формой. Кому-то такое формотворчество покажется отходом от идеалов андеграунда. Другим небезосновательно представляется сигналом для нового поколения: пора вновь уходить в подполье, тем более что его прежние обитатели вышли в свет и зарабатывают на этом неплохие дивиденды.