Сергей Говорухин

– В Выборге ваш фильм «Никто, кроме нас» получил спецприз жюри «Серебряная ладья» – за мужество и верность в жизни и в профессии. Это настоящее кино. Я сейчас делю кино на настоящее, сделанное с душой, и «глянцевое», пустое. Второе в наши дни преобладает, к сожалению. Как вы думаете, почему?

– Это приметы времени, условия рынка. Ну и потом, наверное, сами идеологические установки сегодняшнего времени таковы. Нет никакой идеологии, кроме ярко выраженной собственнической. Поэтому все те материи, о которых было принято говорить раньше, сейчас мало кому интересны, кроме какого-то узкого круга людей. Сейчас надо, чтобы была динамика, экшн, и все соответствующие аксессуары, с этим связанные.

– Неужели и зритель так поглупел, что ему нужно только такое кино?

– Ну, в общем-то, и поглупел, конечно. За 20 лет зомбирования с экранов не выдержали даже люди с устоявшимся вкусовым иммунитетом. Моя мама, допустим, которая всю жизнь проработала режиссером-педагогом в театральном училище, причем хорошим режиссером, и то порой срывается на какие-нибудь там «И все-таки я люблю». Звонит мне: «Передай от меня спасибо Антоше Хабарову». Он у меня также снимался в одной из главных ролей. Я говорю: «Мама, ты что, не видишь, он абсолютно деревянный в этой картине». Это не его вина, а такая «своеобразная» задумка режиссера. Но она, как ни парадоксально, этого не видит. Хотя, казалось бы, все эти нюансы профессии знает как никто другой. Я у нее учился. Так что, конечно, нельзя сбрасывать это со счетов: когда все время нас пичкают легким жанром, это волей-неволей отражается на нашем интеллектуальном уровне.

– Перед съемками фильма «Никто, кроме нас» вы предложили актеру Сергею Шнырёву, сыгравшему главную роль, съездить в Чечню, чтобы вжиться в образ героя. Если бы он отказался, вы бы перестали его уважать?

– Нет, я бы не перестал его уважать. Это не так просто – взять и поехать на войну. Тем более абсолютно неподготовленному к этому человеку. К этому надо как-то готовиться, это же не 22 июня 1941 года. Очень долго я кружил вокруг да около, произнес монолог минут на 15, исподволь подводил его к тому, что надо бы пропустить войну через себя, чтобы понимать, о каких категориях идет речь. А он, к моему изумлению, ответил просто и спокойно: «Какие проблемы, поедем». Он, правда, думал, что это будет такая ознакомительная поездка, а ему пришлось участвовать в боевых выходах. Но вел он себя достойно. Я думаю, что это единственный случай в мировом кинематографе, когда актера для адаптации отправляют в зону боевых действий.

– Как вам работалось с Марией Мироновой?

– Маша выросла в замечательную актрису. Вот, допустим, мы снимаем сцену судьбоносной встречи героев в трамвае. Я ей говорю: «Маша, все хорошо, ты женственная, красивая, но мне необходима женщина, опустившаяся в этот трамвай из космоса». Это был мой единственный комментарий. И в следующем дубле она сыграла совершенно другого человека. С такими актерами очень приятно работать.

– В вашей картине мужчина делает свой выбор, уходит на войну, и этот выбор, наверное, правилен. Но страдает-то в итоге женщина. Это же несправедливо!

– Наш герой говорит за кадром: «Я мог бы отказаться и остаться с тобой, но приняла бы ты это во мне?» Мы специально выстраивали картину таким образом, что она первая не приняла бы в нем этого поступка. Это история не просто каких-то любовных отношений, они не просто встретились, это две планеты, притянутые из разных глубин мироздания, это встреча была судьбоносной. Такое бывает раз, два в жизни. Как, условно говоря, встретились Мастер с Маргаритой.

– Кому, на ваш взгляд, сложней в любви – мужчине, или женщине? Кто более уязвим?

– Я думаю, что если все на нормальных, паритетных началах, то никому не сложно. Когда мужчина и женщина не любовники, а любящие друг друга люди, когда за ними нет шлейфа каких-то других отношений. Когда им друг с другом интересно, когда они открывают для себя друг друга каждый день. Когда вся эта мишура быта не занимает их воображение. Они просто счастливы и этого более чем достаточно. Любовь же константа не бесконечная, рано или поздно она заканчивается. Важно не упустить этот момент, когда заканчивается любовь и начинаются другие отношения. Во время этой любовной маеты важно успеть прорасти друг в друга корнями, чтобы потом было невозможно разорвать. Уже вроде и нет такого вздоха перед будущим – вот я ее вижу и все, опускаются руки – уже этого нет. Но, тем не менее, расстаться невозможно.

– Вы отдаете дань старым кинематографическим приметам – разбить тарелку в первый день съемок, сесть на сценарий, если он упал?

– Я как-то к этому равнодушен. Я уважаю только приметы, которые связаны с непосредственным риском для жизни. Ими пренебрегать нежелательно.

– Существуют специальные военные приметы?

– Нельзя мыться, бриться, фотографироваться перед боевым выходом. Или интуитивно что-то чувствуешь. Тогда лучше пренебречь своими амбициями, подойти к товарищам и сказать: «Я боюсь, что меня сегодня убьют». И они тебе скажут: «Оставайся». Потому что если человек начинает чувствовать, что с ним что-то может случиться, лучше сделать некую паузу. У меня у самого один раз так было, и многие мои товарищи накануне гибели говорили: «У меня такое ощущение, что меня сегодня убьют». И погибали.

– Ваши сыновья уже определились с выбором профессии, продолжат кинодинастию?

– Старший хочет стать китаеведом. Будет поступать на китайское отделение Университета дружбы народов. Он выиграл в какой-то передаче, а это является пропуском в университет. Там 40 часов в неделю надо учить китайский язык! Я бы лично пошел и застрелился! Но он такой сосредоточенный парень. Он и со мной был на съемочных площадках, и с дедушкой. Не просто был, а работал. Старались его вовлечь в этот круг. Но он все со своим китайским! В общем, горе нашей семьи, китаеведение это! (Улыбается). Ну а младший сын хочет быть астрономом. Хотя, больше чем уверен, что через год мы, наверное, будем хотеть чего-то другого.