В минувшее воскресенье Россия отметила одну из черных дат в своей современной истории – десятилетие дефолта. Призрак августа-98 бродит по нашей стране до сих пор. Многие граждане, наученные горьким опытом, не доверяют ПИФам, акциям, прочим финансовым инструментам, а банки используют главным образом для оплаты коммунальных платежей. По данным фонда «Общественное мнение», доля людей, ожидающих повторения кризиса, увеличивается: за последний год число пессимистов выросло с 27% до 37%. Не добавляет уверенности в завтрашнем дне и проникшая в массовое сознание прямая увязка стабильности с мировыми ценами на нефть. После августа-98 число безработных в стране взметнулось до небывалой отметки. Кто-то потерял место в консалтинговой компании, кто-то был выставлен за порог рекламного агентства... Этот «кто-то» – едва успевший народиться и тут же отдавший Богу душу диковинный персонаж постсоветской России. Его доходы, стандарты потребления, образ жизни, культурные ценности, отнюдь не являясь универсальными, а порою кричаще разнясь, к тому времени все же выткались в некую социальную материю, имя которой – средний класс. Не все его представители олицетворяли собой эпоху малиновых пиджаков, но все так или иначе пережили финансовый крах, а вместе с ним – крах надежд.
Мерить российский средний класс европейским каноном столь же забавно, сколь и бессмысленно. Смешно же объяснять, что родовое отличие «золотой середины» от люмпена – в исправной уплате налогов. Что применяемое к этой категории граждан определение «опора общества» – не расхожий ярлык, а констатация экономической реальности. Что если бюргер в Германии время от времени требует чего-то от государства, то он в своем праве: уплачено. Я это к тому, что тогдашние представители российского среднего класса отдавали в казну меньше, чем положено. В итоге сами и наказали себя. Это правительство США в годы Великой депрессии спасало средний класс государственными мерами, как бы возвращая ему его же налоговые вложения. А терпящему бедствие российскому банкиру под крылом родного государства защиты было не найти. Не будучи исправным налогоплательщиком, российский средний класс сам лишил себя бюджетного тылового прикрытия.
В сентябре 1998 года я находился в Нижнем Новгороде. В областном и районном судах, испытывая терпение работниц канцелярии, все пытался выяснить: сколько менеджеров (администраторов, рекламных агентов и пр.) оспаривают свое увольнение и требуют восстановления на работе? «Таких справок не даем», – таков был самый казенный из ответов. «Эти люди по судам не таскаются», – таков был самый откровенный. Представители среднего класса, люди образованные, грамотные, хотя бы однажды листавшие КЗОТ, принимали хозяйский пинок с покорностью овец, ведомых на заклание. Потому что по закону многим из них ничего не полагалось: трудовой контракт расторгался устно, ибо устно же – о баснословные времена! – был заключен. Последнюю (доавгустовскую) зарплату работодатели добросовестно зажимали, а взыскивать с должников по договорам, скрепленным только честным словом, даже наш суд, самый гуманный в мире, как-то еще не приспособился.
Правовая незащищенность тех, кто служил по найму, кажется, только тогда и попала в поле общественного внимания. Кризис сделал ее вопиюще наглядной. Выяснилось вдруг, что деньги – те, что дороже договора, скрепленного подписями и печатью, – не гарантируют их обладателям ни социальной стабильности, ни твердого общественного статуса, ни самоуважения в конце концов. Такова была плата за теневое, по сути, существование, позволяющее декларировать отнюдь не все доходы и создающее особый – «черный» – средний класс, то и дело теряющий почву под ногами. Эта уязвимость со всех сторон, эта недоступная постороннему взгляду приниженность при внешнем как будто бы благополучии были в ту пору неотвязными спутниками банковских служащих, рекламных агентов, сотрудников туристических фирм и их бесчисленных коллег, совершающих рискованный поход « из грязи в князи».
Кризис сделал явственным прежде не столь заметное, а скорее просто не замечаемое «самообслуживание» среднего класса, когда преуспевание одного было условием и верным залогом преуспевания другого. В этом заповеднике, где широким массам населения делать было нечего, царила гармония между изысканным спросом и достойным его предложением. Ты мне – я тебе. И все были довольны. После дефолта проявилась взаимность обратного свойства: чем хуже дела у тебя, тем хуже и у меня. Когда, скажем, случился обвал и в туристическом бизнесе, выяснилось, что, кроме братьев по классу, владельца турфирмы поддержать рублем некому. Социальная изоляция. Не сказать, что ранее ее не было вовсе. Просто в те дни она стала нагляднее.
Надо честно признать: ни стимулирующей системой льгот, ни щадящим налоговым режимом, ни какими иными мерами, кроме призывов и заклинаний, постсоветская власть не обласкала первенца реформ. Зато быстро превратила его в объект политических спекуляций и новой социальной мифологии. Как прежние правители поднимали на пьедестал рабочего и колхозницу, так с тем же энтузиазмом и усердием деятели современной России принялись воспевать средний класс. Его сделали живой витриной реформ – их якобы необратимость он призван был олицетворять и доказывать Западу. В сущности, он был обречен. Потому что явился на свет раньше, чем обустроилась среда – экономическая, правовая, социальная – для его нормального обитания. В своем прежнем обличье российский средний класс уже не возродится – этот опыт исчерпан до дна. Сколько еще потребуется лет, прежде чем на смену безвременно рожденному заморышу явится зрелое и более совершенное создание, никто пока не знает.
Автор – публицист, политический обозреватель