Поэт в стиле «баракко»

В какой-то другой, очень советской жизни мы ехали на стареньком автомобиле в сторону Куликова поля с моим давним другом – Израилем Борисовичем Гутчиным, одним из первых экспериментаторов с компьютерной музыкой. К нашему отчаянью, чем ближе, как нам казалось, мы подбирались к цели нашей поездки, тем несбыточнее были надежды увидеть на шоссе поворотный знак с указателем. Зато отовсюду бросались в глаза бесчисленные щиты с красочными лозунгами на фоне жизнерадостных и мускулистых строителей будущего, идущих, как велено, «правильной дорогой». Лозунги гласили то: «Коммунизм неизбежен. В.И. Ленин», то: «Экономика должна быть экономной. Л.И. Брежнев». Израиль Борисович не был никаким диссидентом, а лишь сочувствовал им. К слову сказать, в годы Великой Отечественной войны, заброшенный на парашюте в тыл противника на Кольском полуострове, он отличился в качестве снайпера-кукушки. А ныне был старшим научным сотрудником в одном из «почтовых ящиков», выполнявших суперсекретные государственные задания, но скрытно вовсю печатавших в своих таинственных «лабах» самиздат на недоступных для простых граждан ксероксах. Собирая ветеранские морщины в скорбные складки, что делало его несколько похожим на постаревшего охотничьего спаниеля, Гутчин возмущенно восклицал: – Ну, когда кончатся эти никуда не ведущие на самом деле лозунги! Где конкретные географические указатели? Где Куликово поле? Наконец устав восклицать, но, не примирившись, он сказал: «Мне тут наши ребята физики дали самиздатовские стихи одного ленинградского поэта, говорят, бомжующего в андеграунде, – Олега Григорьева. Вот две строчки: Дорожных знаков так много, Что пустует эта дорога. Как это подходит к нашей хваленой, но вопиюще безадресной дороге к коммунизму…» Впоследствии мне и в печати изредка попадались стихи Олега Григорьева, правда, только детские. Но они были очаровательны: Тюк Петю в дорогу так закутали, Что с тюками его перепутали, Закинули в грузовик, – Хорошо, что поднял он крик.



* * *

Скворцы ручьят,

Ручьи скворчат.



* * *

Ревел человек в коляске,

Видно, хотел он ласки.



Я не раз бывал в Ленинграде. И хотя с питерцем Евгением Рейном мы дружим с 1954 года, а он не раз пивывал с Олегом Григорьевым и не гнушался сдавать потом общие пустые бутылки, но все вместе мы так и не совпали.

Но когда в 1997 году я прочел уже посмертную, наиболее полную книгу стихов и прозы Олега Григорьева «Птица в клетке», заботливо составленную Михаилом Ясновым, то понял, что я, конечно же, читал под видом анонимных стихов, ходящих по рукам, не кого-нибудь, а именно Олега Григорьева. Тогда наперекор сюсюкающим детским стишкам валом повалил из бойлерных, из тлеющего на свалках мусора жизни черный дым советского ифернального лубка, быстренько превратившегося в коммерциализированный соцарт. Это были мгновенно расплодившиеся детские страшилки – черный юмор спасавшегося самосарказмом так называемого общества. К классике жанра принадлежит знаменитое четверостишие Олега Григорьева:

Я спросил электрика Петрова:

– Для чего ты намотал на шею провод?

Ничего Петров не отвечает,

Висит и только ботами качает.

Другой шедевр страшен своей правдой садистического обращения с детьми, иногда проявляющегося не только в педофилах-маньяках, но и, к ужасу нашему, в самих детях по отношению друг к другу:

Девочка красивая

В кустах лежит нагой.

Другой бы изнасиловал,

А я лишь пнул ногой.

Мне кажется, когда Михаил Яснов сравнивает расхожий, как он называет, «куплет» с оригинальными стихами Олега Григорьева, на самом деле он сравнивает оригинал с оригиналом:

Девочка в поле гранату нашла.

«Что это, дядя?» – спросила она.

«Дерни колечко!» – дядя сказал.

Долго над полем бантик летал.

Тут чувствуется его рука. Олегогригорьевская.

Не сомневаюсь, что и другая страшилка, одна из самых страшных, написана тоже Олегом Григорьевым, как, может быть, и многие иные, которые пока еще бродят бесфамильными сиротами по страницам якобы школьного фольклора, создававшегося, разумеется, не только самими детьми:

Мальчик на свалке нашел пулемет.

Больше в деревне никто не живет.

Уверен, что Олег Григорьев никогда не наслаждался этими стихами как юмористическими, а переживал всё, что в них написано, с нескрываемым отвращением и стыдом. Ему и истоки этой «игры в идиотизм» (выражение Лидии Яковлевны Гинзбург) были очевидны:

На заду кобура болталась,

Сбоку шашка отцовская звякала.

Впереди меня всё хохотало,

А позади всё плакало.

Мне кажется, Олегу Григорьеву так хотелось спасти людей от всего палаческого – не только от жестокости, патологически врожденной, но иногда и просто от глупости или наивности, которые могли обернуться преступлением. Любопытно, что те, кто возмущается стихами Олега Григорьева как якобы жестокими, не прочь пустить слезу, слушая песни, романтизирующие мир фомок и финок, а вот в григорьевских тюремных стихах этой романтизации нет и следа.

В ранних шестидесятых он был изгнан из школы при Академии художеств за издевательскую поэму «Евгений Онегин на целине» и за то, что отказывался выполнять казавшиеся ему нелепыми задания преподавателей. Михаил Яснов считает, что в искусстве Олегу Григорьеву ближе всего «митьки». Я бы предпочел им Олега Целкова, который, как никто, слил сарказм и нежность в своих иногда смешных, а зачастую и страшноватых персонажах.

Всё это похоже на театр абсурда, но такова – увы! – была реальность барачной, а иногда и бескрышной жизни бомжей и алкашей, привыкших стоять в очередях со сдаваемой стеклотарой только для того, чтобы купить новую, опять наполненную. Но ни двойная жизнь людей, ни двойная жизнь страны не проходят даром.

Его предтечами были создатели стиля «баракко» Игорь Холин, Кропивницкий-отец, Оскар Рабин… Олег Григорьев оказался достойным наследником, и его стихи как исторические документы помогают понять, почему все-таки рухнул Советский Союз. Кремлевские башни и сталинские высотки не смогли заслонить от глаз нашего народа медленно умирающие деревни, разваливающиеся бараки и похожих на привидения бомжей, одним из которых был такой замечательный поэт в стиле «баракко», как Олег Григорьев.