Вице-президент РАН Валерий Козлов

– Почему, на ваш взгляд, проблема утечки молодых кадров за рубеж по-прежнему остается столь острой?

– Этот вопрос действительно до сих пор не решен. Хотя я сразу хотел бы сказать, что утечка талантливой молодежи за рубеж – проблема не только современной России. И благополучная Европа испытывает такие же трудности. Значительное количество специалистов в поисках лучшего, более интересного места работы уезжает в США, в Японию. Правда, масштабы их миграции, наверное, несопоставимы с нашими.

– Сколько молодых специалистов покидает наши научные институты в год?

– Такая статистика не ведется. Но, по моим оценкам, в среднем около 5%. Причем далеко не все уезжают за границу. Многие переходят в другие более оплачиваемые, но не связанные с наукой сферы, например, в бизнес. Некоторые надеются, что это только временная мера, и они вскоре снова станут заниматься наукой. Но на деле, к сожалению, возвращаются единицы.

– 5% – цифра небольшая. Верится в нее с трудом.

– По сравнению с 90-ми годами отток кадров из науки действительно стал меньше. Кроме того, 5% – это средняя оценка. К примеру, среди биологов эта цифра достигает 15–20%, а среди филологов этот процент ничтожен.

– За границу молодых специалистов манит длинный рубль, вернее, длинное евро, не так ли?

– Не совсем так. Мы задавали вопрос студентам: при каких условиях они бы продолжили свою научную карьеру? Главным фактором большинство опрошенных назвали престижность научного заведения и его оснащенность всем необходимым для исследовательской деятельности – начиная от библиотеки, заканчивая лабораторным оборудованием. То есть для молодых ученых главное, чтобы институт дал им возможность реализоваться в полной мере. Вторым фактором оказался жилищный вопрос. Некоторые шаги в удовлетворении этого требования делаются. Но это – капля в море… Фактор зарплаты оказался лишь на третьем месте. Мы усиленно работаем над этим вопросом. Так, к концу этого года средний оклад ученых и сотрудников академии должен составить порядка 30 тыс. рублей в месяц. Доктора наук будут получать от 35 тыс., а молодые специалисты – в районе 20 тыс. Коне\чно, маловато и еще далеко от европейских стандартов. Но суммы все же существенно больше, чем три года назад. Когда же мы наконец совокупно решим эти проблемы, утечка кадров должна остановиться.

– А что делать российской науке пока? Чиновники, например, предлагают ввести обязательную систему распределения, как в советские годы.

– Я об этом слышал. Этой же точки зрения придерживаются и многие мои коллеги. Они предлагают ввести некоторые ограничения для выпускников: чтобы те не сразу ехали за границу, а лет пять отрабатывали средства, вложенные государством в их образование. Но решать проблему утечки из науки ущемлением прав – не выход. Необходимо улучшать сами условия.

– Во многих странах, к примеру в Китае и Тайване, разработаны и реализуются специальные программы по возращению своих специалистов на родину. В стране для ученого создаются те же условия, которые у него были за рубежом. Существуют ли подобные программы у нас?

– Таких программ не только в Академии наук, но и в стране в целом нет. И, насколько мне известно, появление их не планируется. Сейчас наша первостепенная задача – уменьшить отток молодых талантливых людей из науки хотя бы за счет предоставления, так сказать, «особых» рабочих мест. Например, в Европе и США для молодых людей, окончивших аспирантуру и защитивших диссертацию, введены временные позиции в институтах, которые называются «постдоки». Новоиспеченным кандидатам наук дается возможность поработать в свободном режиме два-три года. За это время они успевают осмотреться, выбрать себе одно или несколько возможных мест для продолжения научной карьеры. А как у нас? Человек закончил аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию – и куда дальше? А ведь это серьезнейший вопрос! Казалось бы, продолжай исследования в институте. Но у нас система не такая гибкая, как на Западе. Никаких временных позиций при вузах и научных институтах нет, а постоянные все заняты. Молодой человек волей-неволей вынужден уходить из науки или отправляться за рубеж и работать там на тех же «постдоковских» позициях.

– Реально ли организовать что-то подобное у нас?

– Академия наук сейчас проводит такой эксперимент. У нас нет официального понятия «постдок». Но мы ввели 400 позиций в научно-исследовательских институтах центрального региона, куда принимаем на конкурсной основе по контракту на два-три года молодых специалистов. Там кандидаты наук продолжают свою научную работу. Поначалу на срочных позициях, а затем зачисляются в штат. При этом они начинают сразу получать зарплату научных сотрудников. 400 человек – не так уж и мало. Персонал небольшого НИИ насчитывает примерно 200 человек. Но наша программа становиться все более популярной, желающих в нее попасть все больше, а на ее расширение у РАН нет средств. Правда, со следующего года вступают в силу поправки к закону «О науке», который дает нам право самим принимать решения о создании новых рабочих мест. Но и здесь мы опять-таки ограничены бюджетом академии.

– Очевидный выход – программу нужно утвердить на государственном уровне.

– Мы очень надеемся на поддержку государства. Я не сторонник той точки зрения, что академия должна жить по законам рынка, без помощи из федерального бюджета. Если жить по этой концепции, мы еще не скоро избавимся от проблемы утечки кадров. Хочется надеяться, что чиновники это понимают.

– И все же есть ли те, кто вернулся из-за границы, несмотря на все проблемы?

– В Математическом институте им. Стеклова, который я возглавляю, есть случаи, когда молодые ученые возвращаются работать в Россию. Все-таки найти хорошее место в Европе или Америке сейчас не так и просто. В целом возвращаются единицы, но положительная динамика уже есть. Кроме того, ряд наших исследователей, уехавших работать за границу, продолжают поддерживать с институтом тесные научные связи. По решению ученого совета мы сохранили для них внештатные позиции. У нас также есть несколько выдающихся ученых, которые работают по трудовому договору полгода за границей, полгода – у нас. Их присутствие в нашем институте имеет особое значение. Поэтому мы пошли на создание для них специального режима. Такие формы сотрудничества практикуются и в других научных учреждениях.

– Кстати о миграции ученых. Есть ли иностранцы, которые едут в Россию для продолжения научной карьеры?

– Мне вспомнилась переписка швейцарца Иоганна Бернулли со своим сыном Даниилом, который в 1724 году эмигрировал в Санкт-Петербург. Вторая столица была тогда еще совсем молодым городом. И юный Даниил жаловался в письмах на холод, сырость и скуку. Отец же ему отвечал, что несмотря на все это, в Европе больше не найти другого места, где так уважают науку и так хорошо за нее платят. Конечно, в Россию и сегодня приезжают европейские студенты. Жаль только, они не могут сказать то же, что и живший 300 лет назад Иоганн Бернулли.