Режиссер Мохсен Махмальбаф

– Господин Махмальбаф, как себя чувствовали в роли председателя жюри?

– Это тяжело, потому что оценивать искусство – все равно что говорить, правдиво оно или нет. В искусстве у всех разные вкусы. Даже создавая фильм, ты вносишь туда частичку своего мира и себя. Но конечный результат имеет свои достоинства и недостатки. Именно поэтому, оценивая тот или иной фильм, мы говорим, прежде всего, о подходе к его созданию. Насколько много ошибок допускает автор. Но все чаще я убеждаюсь, что режиссер должен вкладывать в картину больше от сердца, ведь кино заставляет зрителей чаще чувствовать, реже думать.

– В свое время вы покинули родной Иран. Где вы живете сейчас?

– Сказать по правде, я и сам не знаю. Еще несколько лет, когда Ираном правил Мохаммад Хатами, нам жилось не так плохо. Цензура ослабла, и даже несколько моих фильмов смогли попасть на экраны. Но этого было недостаточно. Я однажды разговаривал с Хатами и сказал ему, что, начиная исполнять обязанности президента, он говорил о демократии и свободе, но у него явно не хватает возможностей сделать больше для этого. Я ему сказал: почему вы не покинете свой пост, если не справляетесь? А он ответил, что много раз хотел уйти в отставку, но как только США узнавали об этом, то готовились атаковать. Он сказал, что не может сделать лучше, но и ухудшить ситуацию не хочет. Но после Хатами пришел новый президент, снова появилась цензура. Мне сейчас 50. Мой отец умер, когда ему было 57, то есть у меня не так много времени, чтобы ждать, пока цензура исчезнет и я могу свободно делать то, что хочу. Поэтому я слоняюсь по миру, был в Индии, в Таджикистане, где у меня даже открылась студия, в Афганистане... В Европе жил. За последние три года я снял два фильма. Если бы я жил в Иране, то этого бы не произошло.

– Вы верите, что художник может изменить мир с помощью своего творчества?

– Более того, мне кажется, мир уже меняется благодаря кино. Скажем, жизнь иранцев десять лет назад была куда хуже. Сейчас, например, если люди и не имеют возможности путешествовать, то они хотя бы знают, где находится Китай, что такое Япония, где США и Европа. Кроме того, люди имеют представление о разных национальных культурах – и это все из кино. Помню, два года назад иранское телевидение было крайне ограниченным, все, что оно предлагало зрителям, – японский сериал. Но даже он приоткрывал двери в мир – становилось очевидно, что мы живем так, а японцы – иначе. С тех пор кругозор людей изменился, они теперь знают, как одеваться, готовить, общаться друг с другом. Я думаю, что кинематограф во многом повлиял на эти качественные изменения в сознании людей. Хотя понятно, что не всегда кино меняет нас в лучшую сторону. Это касается человеческой жестокости, которая тоже культивируется с экрана.

– Вы следили за российско-чеченским конфликтом?

– К сожалению, СМИ не дают нам достаточных возможностей, чтобы точно представлять ситуацию в Чечне. Но ситуация, как обычно, не так однозначна. Я в Европе видел много чеченцев, которые работали там, один мой друг нанимал на работу чеченского парня, который сбежал из своей страны. Его потом посадили в тюрьму, поскольку он не имел документов и разрешения работать. Я вообще удивляюсь: гляньте на этот чертов мир, что в нем творится?! Везде воюют, устраивают революции, люди становятся беженцами, теряют национальность. Все это очень расстраивает. Сделать с этим что-либо сложно, тем более, если нет возможности вникнуть досконально в проблему. Когда я был 16-летним парнем, я распространял листовки против власти. Листовки были написаны так, что, прочитав, человек мог запросто пересмотреть свои политические взгляды. Сейчас СМИ дают массу информации, но она размыта и никого не волнует. Нет никакой реакции, никто не паникует по поводу того, что творится. Все едят, спят, занимаются любовью и преспокойно себе слушают. Если завтра передадут, что «вся Россия вымерла», никто не отреагирует. Все скажут: «Ну ладно». Мне кажется, СМИ утратили свою роль и весомость. В этом смысле я надеюсь, что кино будет эффективнее, оно все-таки является рупором нации.

– Не так давно у нас вышел в прокат фильм «Секс и философия». Насколько это новая для вас тема?

– Та свобода, с которой я его снял, понадобилась для того, чтобы изменить хоть что-то в моей стране. Видимо, поэтому этот фильм запретили. У меня вообще все время там фильмы запрещают: вот недавно вышел еще один мой фильм «Крик муравьев», где я задавался вопросом существования бога. Если бы я снимал этот фильм в Иране, то меня бы абсолютно точно сразу же убили, поскольку эти люди не терпят никаких сомнений относительно того, есть бог или его нет. А я и не пытался отрицать его существования, просто хотел, чтобы люди задумались. Что касается «Секса и философии», то для меня это фильм об одиночестве, как и многие другие мои фильмы. Я говорю о том, что чем более ты свободен в сексе, тем более одинок. Потому что если ты расстаешься с девушкой и начинаешь встречаться с другой, или если твоя девушка меняет тебя на другого партнера, то у вас много секса в жизни, но при этом нет привязанности и масса одиночества. Это очень актуально для Европы, где после сорока большинство женщин одиноки, выгуливают собачек. В Иране одиночество другого характера. В общем, это кино об одиночестве, но в разных его проявлениях.

– Напоследок позвольте несколько интимный вопрос: почему вы все время носите черную одежду?

– О, я даже не знаю... Несколько раз я пытался изменить черному цвету, но все равно возвращался к нему. Вообще мне нравится и другие цвета, но ношу я черное... Может, это потому, что мой мир – черный?