– Абсурдистский спектакль – новая смысловая область для российского балета?
– В Европе были спектакли Йосса, Бёрлина, Флиндта. Не помню, были ли постановки такого рода у нас. Может быть, в двадцатые годы, в эпоху экспериментов в советском искусстве. Хотя и в то время многие хореографы концентрировались на социальном заказе. И авангард, пока он вообще был разрешен, пошел по этому пути. Но если взять классический танец на пуантах – в нем тоже есть элемент абсурда.
– Почему?
– Это неестественные для человека движения.
– Да, с буквально житейской точки зрения странно, когда человек встает на цыпочки, выворачивает ноги и бегает на кончиках пальцев.
– Эта система разрабатывалась и шлифовалась веками и приобрела классические очертания, классический смысл. Но для человека, далекого от балета, она может выглядеть дико. Мне понравилось, что «Старух» смотрела не балетная публика, которая могла классические па воспринимать именно как часть абсурдистского действия.
– Но тогда получается вселенское недоразумение, которому уже триста лет. Классический танец все воспринимают как область разумного, доброго, вечного, а на самом деле – это царство абсурда?
– Абсурд тоже может говорить о добром и вечном и быть связан с высокими материями. Просто это взгляд с иной стороны. Мир состоит не только из рационального. Есть много другого, странного, логике не подвластного. Кроме того, человеческие условности требуют свежего взгляда периодически. Ну и советская действительность (а мы все ее дети) была во многих своих проявлениях абсурдной. В этом смысле Хармс и обэриуты – пророки. Они раньше многих все это заметили. Но я хочу оговориться: «Старухи» – никакой не манифест абсурдизма, это просто небольшой балет на чудную музыку Десятникова и тексты обэриутов, который мы приготовили во время отпуска по заказу фестиваля «Территория». И все, никакого пафоса.
– Вы не любите пафос?
– Не люблю. А балетные люди, как правило, относятся к своей профессии как к чему-то, что способно мир перевернуть. На самом деле это не так, потому что классический балет – достаточно элитарное зрелище. Многие другие искусства важнее, в смысле их апелляции к широким массам.
– Готовы согласиться с лозунгом Ленина «Из всех искусств для нас важнейшими являются кино и цирк»?
– Да, и еще телевидение. Раньше в этом списке была литература, но теперь она как-то теряет свои позиции. Люди почти не читают.
– Телевидение – по-вашему, это искусство?
– Оно вместо искусства.
– Вы бы хотели найти такую форму балетного спектакля, который мог соперничать за зрительское внимание с массовыми жанрами? Или балету лучше оставаться на своей вершине?
– Это зависит от того, что и кому хотелось сказать. Лично я люблю камерный формат и могу обойтись без огромных стадионов. И вообще такое свойство балета не недостаток, а особенность.
– Знаете, есть элитные рестораны с хорошей кухней, а есть массовый «Макдоналдс». Куда сегодня идет мировой балет? Он развивается по первому или по второму варианту?
– Сейчас бурно развивается так называемый данс-театр. Это смежное искусство, на стыке драмы и танца, весьма интеллектуальное. Там создаются удивительные вещи, многие режиссеры и хореографы наверняка останутся в истории. А в классическом и неоклассическом балете дела не так хороши. Способных людей мало, если кто-то появляется, его тут же готовы окрестить надеждой мировой (или местной) хореографии. А потом начинают предъявлять претензии – почему не оправдал надежд? Ожидания завышены, нет безусловных авторитетов. Все гении XX века умерли – Аштон, Баланчин, Роббинс, Грэм. А кто дальше?
– Для вас, как действующего хореографа, это тоже проблема?
– Безусловно. Ведь невозможно сегодня взять, к примеру, «Золушку» и сделать из нее просто классический спектакль.
– Но многие зрители об этом только и мечтают.
– Пусть сами попробуют поставить. Уже не существует той наивности, простого взгляда на вещи. Такой взгляд исчез. Навсегда, наверное. Слишком много всего произошло, слишком много информации и много всего в балете уже придумано.
– То есть вам труднее жить в профессии, чем Мариусу Петипа, поставившему «Спящую красавицу» и «Дон Кихота» в XIX столетии?
– У Петипа были другие трудности, но он был Петипа. А что касается профессии, то даже в советское время в каком-то смысле было легче: были рамки, и можно было либо существовать в этих рамках, либо с ними спорить.
– Многие думают, что актуальное искусство – это обязательно эпатаж. По вашему мнению, современный балет должен стремиться к скандалу?
– Странно, что и сейчас еще происходят скандалы. Вроде все уже всё видели, ко всему готовы. Ну и хорошо – значит, что-то действительно зацепило. Плохо, если скандал – это самоцель. Тогда неинтересно.
– Говорят, что наше время – эпоха инфляции слов. Все уже сказано. Но если так, то должен наступить расцвет балета – бессловесного искусства.
– В балете тоже есть своя инфляция слов – обесцененных от повторения пластических тем, движений и комбинаций. В классическом танце их особенно много, потому что он старше, есть и в современном. Это клише, с которыми остается только играть, использовать их чистосердечно уже не получается. Новое рождается очень редко. Как говорил хореограф Федор Лопухов, если ты придумал одно новое движение, то ты гений. Вот сейчас в Большом театре в рамках очередных Мастерских хореографии мы работаем со «Скрябинианой» Касьяна Голейзовского, российского балетного новатора 20-х годов. Похоже, что именно он в свое время придумал отклонение тела от вертикальной оси – основополагающую идею всего современного балета. Открытия такого рода двигают искусство на десятилетия вперед. Их разрабатывают десятки талантливых сочинителей. Но сейчас классическому балету нужен новый гений.