– Родион Константинович, почему вы написали оперу именно на сюжет «Очарованного странника» Лескова?
– Чтобы понять нынешнее время, надо Лескова читать. Не Достоевского и не Чехова, хотя это величайшие писатели, а именно Лескова. Тогда вы поймете, что у нас за страна. Когда я на днях ехал домой из аэропорта «Шереметьево», машина довольно долго простояла в пробке. И я увидел, как 12 человек большими лопатами, которыми в моем детстве грузили уголь, копают яму. А потом человек с ведром пошел в кусты, вынес ведро песка и высыпал этот песок в только что вырытую траншею. Это же история, достойная Лескова. А если бы я смог послушать, что они при этом говорят…
– На ваш взгляд, за последние десять лет жизнь в России сильно изменилась?
– Международный авторитет России возрос, и это меня очень радует. Но жизнь простого российского человека, который живет в маленьком провинциальном городе или в деревне, лучше не стала. Бюрократия еще больше усилилась, людей мучают множеством ограничений. Им по-прежнему приходится добывать всевозможные справки и документы, бороться со сложностями быта. Сейчас все безумно дорожает, даже предметы первой необходимости. Москва стала самым дорогим городом в мире, и не только по статистике, но и в действительности. Очень немногие люди могут здесь нормально жить.
– Как вам удается всю жизнь работать, не присоединяясь ни к одному из популярных музыкальных направлений?
– У меня действительно не было этих метаний. Не было и беспокойства от мысли, что все занимаются авангардом, а я оказался в арьергарде. Думаю, меня удерживали характер и вера в правильность выбранного пути. Как только стало ясно, что путей много, в музыке стали возрождаться индивидуальности, одно за другим происходят открытия. Унификация – страшная вещь.
– Значит, развитию музыки вредят узкие определения и ограничивающие рамки?
– Хотим мы этого или нет, все равно существуют сторонники целого ряда теорий. Они стараются заявить, что открытый ими путь – единственно правильный и будет основным, магистральным. Они пишут статьи, издают целые фолианты. Но я думаю, что мощь любого искусства в многообразии и свободе выбора.
– Альфред Шнитке хотел, чтобы в одном из его произведений партию Мефистофеля пела Алла Пугачева. А у вас были подобные желания?
– Был момент, когда я приглашал Людмилу Зыкину. Она пела у меня в «Поэтории» на слова Андрея Вознесенского и в кантате «Ленин в сердце народном» на документальные тексты. Мне был нужен тембр ее голоса как звук музыкального инструмента – скрипки или гобоя. Думаю, что композитору иногда бывает необходим какой-то определенный исполнитель.
– Вы часто советуетесь со своей супругой, Майей Михайловной Плисецкой?
– Так я вам и открыл все наши секреты! У нас чудесные отношения и мы все решаем совместно.
– Все ваши балеты, кроме «Конька-Горбунка», написаны для Майи Михайловны?
– Да. Но она танцевала в «Коньке-Горбунке». Я написал этот балет до женитьбы, но она включилась в работу на этапе постановки и была первой исполнительницей партии Царь-девицы. Я посвятил ей «Конька-Горбунка».
– Какого подарка вы ждете от Майи Михайловны к юбилею?
– Я очень хотел бы, чтобы 16 декабря мы оба были бы в Москве, на нашей родине, и смогли бы прийти на концерт, который запланирован в этот день. Это будет лучшим подарком.
– У каждого города есть свой звук – у Мюнхена, у Москвы. Зависит ли музыка, которую вы сочиняете, от места, где она возникла?
– Я гораздо чаще слышу звуки аэропортов и вокзалов. Очень много летаю самолетом, езжу в автомобилях и поездах. Их звуки мне ближе.
– Помогают сочинять музыку?
– Ну, по крайней мере, окружают.