Писатель Владимир Войнович

– В третьем томе «Чонкина» вы рассказываете блестяще обоснованную гипотезу о лошадином происхождении Сталина. Она вами где-то услышана или придумана?

– Эта история выдумана мною лишь отчасти. В Интернете вы найдете целые исследования, посвященные доказательству того, что отцом Сталина был Пржевальский. Вы увидите портрет Пржевальского в генеральском мундире, и если вы не будете сильно приглядываться и разбираться, каких времен этот мундир, вы решите, что это портрет Сталина. Они были очень похожи. Пржевальский, как утверждают некоторые исследователи, в нужное время был в городе Гори, где родился Сталин, был близок с Екатериной (Кеке) Джугашвили, то есть стал отцом будущего вождя народов. Я развил только ту часть истории, которая касается матери Сталина, выдвинув версию того, что ею стала лошадь Пржевальского, поскольку в нем так мало человеческого.

– Вы довели эту историю в книге до гротеска, но звучит она там вполне достоверно. В ее пользу говорят даже такие анатомические факты, как сросшиеся пальцы на ногах вождя.

– Я старался. Если описываешь какую-то фантастическую реальность, ее надо постараться наполнить такими подробностями, чтобы читатель поверил, что это так и было. Трудно, конечно, сразу поверить, что Сталин родился от лошади, но так же невозможно себе представить и то, что такого злодея родила обыкновенная человеческая мать.

– Еще одна история в вашей книге наверняка смутит читателя. Вы пишете, что подвиг 28 панфиловцев – это миф.

– Да, это миф. Даже Прокуратура СССР признала, что это художественный вымысел журналиста Кривицкого. Я не выдумал ничего, я просто заменил фамилию журналиста на Криницкого. Никакого боя у разъезда Дубосеково не было, там никто никаких танков не останавливал. Это вообще не было возможно. А когда всем панфиловцам посмертно присвоили звание Героев Советского Союза, один из них служил полицаем. Опять-таки советую вам набрать в поисковой системе Интернета «28 героев-панфиловцев», и вы найдете много любопытных материалов. И несмотря на то, что юридически признано, что это миф, я видел по одному каналу сначала материал о том, что никакого подвига не было, а потом, на этом же канале, слышал, как цитировали придуманную фразу Кривицкого, выдавая ее за фразу Клочкова: «Отступать некуда, позади – Москва». Кривицкий был лгун в жизни и недобросовестный журналист в печати, и было известно, что свои «репортажи» он писал, опрашивая раненых в госпиталях.

– Боюсь, что вы опять отошлете меня к Интернету, но спрошу все-таки: история с бегством нашего летчика из СССР и просьбой о предоставлении ему политического убежища, в результате которой ваш Чонкин невольно становится «эмигрантом», она тоже реальна?

– Между прочим, я сам стал жертвой такой истории. Дело в том, что я занимался в аэроклубе и потом в армии служил в авиации, в Польше. И вдруг во время прохождения службы в 53-м году меня вызывают к начальству и спрашивают: «Хочешь учиться на вертолетчика?» – «Хочу». – «Тогда езжай в Россию на другое место службы». Я поехал, но меня, оказывается, нагло обманули, причем непонятно зачем. Потому что, если бы меня просто послали на другое место службы, я бы поехал все равно, потому что куда мне было деваться? Оказывается, в это время в Восточной Германии один авиамеханик, который, как и я, тоже учился в аэроклубе и немножко умел летать, на советском самолете По-2, «кукурузнике», перелетел через речку к американцам. И после этого всех механиков, имевших какое-то летное образование, из Германии, Польши, Австрии и Венгрии выгнали в Советский Союз и там распределили по частям. Но поскольку это художественное произведение, то правда в нем преломляется и оснащается вымыслом.

– Читаешь вашу книгу и думаешь о том, что вот рождается человек для того, чтобы жить тихо и счастливо, любить, растить детей, заботиться и дарить радость, а его всю жизнь мордуют, мордуют, мордуют… И на пороге ему остается память о каких-то крохах счастья, словно украденных им у судьбы…

– А наш классик утверждал: «Человек рожден для счастья, как птица для полета». На самом деле максимум, что человеку светит, это родиться, благополучно прожить свою жизнь, создать потомство и умереть в старости безболезненно. Но любая человеческая жизнь трагична, хотя бы потому, что мы это осознаем. Осознание конца вообще омрачает жизнь, но бывает, что людей спасает религия, когда человек убеждает себя в том, что его ждет вечная жизнь и награда за страдания. Поскольку мой герой Чонкин – человек сталинского времени, то страдания его и всего народа были способом существования. Это была трагедия всего народа, включая жертв режима, и тех, кто был этим режимом обласкан. Знаете, у Пастернака в «Лейтенанте Шмидте» есть знаменитые слова: «Я знаю, вы не дрогнете, сметая человека. Что ж, мученики догмата, вы тоже жертвы века». Говорят, что при советской власти половина людей сидела в лагерях, а половина их охраняла. Так вот судьбы этих охранявших тоже были сломаны. А ведь еще была война. Так что, собственно говоря, человек не жил, а выживал.

– Я понимаю, что вы все трансформируете через эпоху Сталина. Но субъективное мнение после прочтения вашей книги складывается так, что русский человек вообще склонен к нелюбви к ближнему, и все время врет. А западный человек наивен, прост и готов позаботиться о ближнем.–

Я бы стал говорить не о русском человеке, а о советском. Некоторые говорят, что никакого советского человека не было. А он был. Потому что все народы СССР жили в одной системе, и, в конце концов, у них выработались одни и те же привычки и приспособления к жизни. Советская система, во-первых, была основана на насилии, и если нужно было взять Берлин ко второму мая и угробить на это миллион человеческих жизней, а не к третьему, где потери были бы куда меньше, то брали ко второму и гробили миллион. Потому что человек, его жизнь ничего не значили. А во-вторых, система эта заставляла человека лгать всегда. Все лгали всем. И советские люди боялись говорить правду не потому, что они лживы по природе, а потому, что за правду людей наказывали. А на Западе система от людей этого не требовала. Меня иногда обвиняют в том, что я слишком доверчиво смотрю на жизнь западных людей. Это не так. Я знаю, что в массе своей простые американцы действительно наивные люди и, как правило, не врут. И когда мой Чонкин попал в Америку, попал в естественные для себя обстоятельства, в основанную на натуральных законах американскую сельскую жизнь, он постепенно понял, что он не хуже других, и почувствовал себя человеком, обрел себя и нашел некое примирение с миром.

– Примирение – да, а вот счастья вы вашим героям не дали.

– Конечно, в книги нет хеппи-энда – Чонкин и Нюра не играют свадьбу с белой фатой, но на старости они находят друг друга и согревают жизнь друг друга встречами. Сделай я хеппи-энд, я бы отступил от правды. Я мог бы придумать, конечно, сказочный конец, что через много лет они встретились и полюбили друг друга с новой силой, но читатель в него не поверит. Потому что жизнь, она не кончается сказочно. Во всяком случае, я дал своим героям умиротворенную старость.

– Как вы думаете, теперешние наши попытки устроить жизнь на западный манер способны в будущем пусть не упростить, но как-то «очеловечить» наш характер, сделать его более гуманным?

– Вы знаете, я вижу не только стремление устроить нашу жизнь по-западному, но и сопротивление этому. Но чем больше я живу, тем больше я становлюсь западником. Дело в том, что за западной цивилизацией стоят три тысячелетия усилий лучших умов человечества. И лучших гуманистов, и людей Просвещения. А за нами стоят триста лет татарского ига, триста лет крепостного права и 70 лет тоталитарного режима. И все это время людей воспитывали в убеждении того, что высокие идеалы требуют человеческих жертв. Нас убеждали в том, что человек не должен дорожить ни чужой жизнью, ни своей собственной. Что упавшее знамя нужно защищать собственным телом, а горящий склад спасать, не дорожа своей жизнью. Было очень много романтических обоснований неценности человеческой жизни. Воспевалась ненависть ко всему чуждому, которая выдавалась за «четвертую сторону гуманизма», по выражению поэта Суркова. Да, на Западе были крестовые походы, инквизиция и фашизм, но все-таки три тысячи лет эти голоса гуманистов не смолкали, они были слышны, и, в конце концов, сложилась система человеческих отношений, которая гораздо лучше, чем у нас. Поэтому жизнь на Западе лучше и материально, и духовно. На Западе гораздо больше верующих людей, людей, склонных к добрым поступкам. Там более человечные отношения между людьми.

– У вас в финале звучит западная молитва, полная практического гуманизма, очень трогательная. Но вы все-таки ответьте на вопрос, способна ли наша попытка устроить жизнь на западный манер исправить натуру народа?

– Вы знаете, вся западная система жизнеобустройства выстраивалась опять-таки три тысячи лет. Поэтому чтобы освоить сначала такой способ мышления, а потом разумный и гуманный уклад человеческой жизни, нужно много времени. Мне рассказывал Окуджава, что он в разговоре с Александром Николаевичем Яковлевым выразил надежду на то, что лет через 200–300 и мы будем жить как люди, на что Яковлев ответил: «Ну, вы, Булат Шалвович, утопист».

Встречалась Веста Боровикова.

«Новые Известия» поздравляют Владимира Войновича с юбилеем и будут рады снова увидеть его произведения на своих страницах.