40 дней без Славы

Вчера, на 40-й день, мы снова вспомнили Мстислава Ростроповича. Ничего не поделаешь, смерть подбирает всех. Но уход плохих людей часто проходит мимо нашего внимания, поэтому нам кажется, что хорошие умирают чаще.

Ростропович был счастливый человек. Талантливый, удачливый, щедрый, признанный и вполне оцененный при жизни восторгами, словами, аплодисментами, деньгами, статьями, премиями, орденами, званиями и прочими почестями. Открытый, дружелюбный, отзывчивый, он был избалован любовью людей далеких и близких, никому не известных и известных всему миру, музыкантов, художников, писателей, президентов и королевских особ. А еще самой главной любовью – любовью жены и – что важно – любовью своей к жене, на всю жизнь с первого взгляда и до последнего вздоха.

Были у него трудные времена, но судьба щедро вознаградила его за все.

Мы еще не были знакомы, когда в 1977 году на обложке американского издания моего романа о солдате Иване Чонкине я прочел его лестный отзыв об этой книге. Я был в восторге от того, что свою маленькую собачку он назвал Пуксом, словом, взятым из той же книги. Лично с ним и Галиной Павловной я познакомился в 1981 году в Париже. К ним на квартиру меня привел мой литературный товарищ Владимир Максимов. Первую встречу забыть нельзя. Я вошел, поздоровался. Он сказал в одной фразе: «Здравствуйте, рад вас видеть, давай перейдем на «ты», можно, я тебя поцелую?» Будучи одним из самых знаменитых на планете людей, он никогда не важничал, «не надувал щеки», и почти все, кто с ним общался, звали его Славой, и сам он чужие отчества редко употреблял. Я вряд ли могу отнести себя к числу его самых близких людей, но все-таки мы встречались и весьма дружески в Париже, Мюнхене, Вашингтоне и Москве. Он был настоящий читатель, какие сейчас встречаются редко. Мы много говорили о прочитанных им книгах, но когда он их читал, я даже представить себе не могу. Ведь вся его жизнь была расписана на много лет вперед по часам. Бывало, он завтракает в Париже, обедает в Лондоне, а ужинает в Вашингтоне после концерта. Причем между концертом и ужином, переодеваясь, общается интенсивно со знакомыми и друзьями, говорит по телефону с испанским королем, называя его Хуанчиком, и на ходу дает импровизированный мастер-класс обратившемуся за советом молодому музыканту. Всех со всеми охотно знакомит и представляет: Это писатель такой-то, он гений. Другой – художник, но тоже гений. И композитор, и актер – все гении. Конечно, если писать о нем даже коротко, нельзя не вспомнить его с виолончелью на Берлинской стене и с автоматом у Белого дома.

Наверное, были люди, которые его не любили и даже, может быть, ненавидели, в нашей жизни как же без этого. Чтобы большой талант не был никем ненавидим, у нас этого не бывает. Но людей, любивших великого музыканта, было неизмеримо больше. Я повторяю: он, по моему мнению, прожил счастливую жизнь. И совсем не короткую.

Можно только позавидовать. Но и погоревать. Потому что без него жизнь наша будет скучнее.