Народный артист СССР Владимир Этуш

– А музам на ней место было?

– Нет. Командованию, наверное, в этом плане больше везло. А на моей памяти, в моем быту – никаких муз. Один только раз к нам прилетел очень скромных возможностей ансамбль. Тенор в гимнастерке перед концертом шарфиком прикрывал горло, хотя лето было. Когда он козлиным голосом запел, стало ясно, что прикрывать ему особенно нечего. И еще была пара сценок танцевальных – вот и все музы.

– Когда вы вернулись с войны…

– Я был герой! И по самоощущению, и ловя на себе взгляды людей, меня окружавших. Я ходил в той шинели, в которой меня ранило, даже спал в ней. И слово «победа» на очень глубоком уровне было связано с этим ощущением себя победителем.

– А когда вы стали актером, воспоминания о войне вам пригодились?

– Конечно. Любой опыт в актерской работе (с иронией) «пригождается»… Другое дело, что ролей, непосредственно связанных с войной, у меня не было. Я играл немецкого полковника в «Молодой гвардии», позже играл энкавэдэшника в фильме «Председатель», который, кстати, недавно показали по телевизору к сороковому дню смерти Ульянова. Там, правда, события происходят уже после войны, но мой персонаж, понятно чем занимавшийся на фронте, продолжает судить людей по законам военного времени. Когда партийное начальство обсуждает жалобы на героя Ульянова – безрукого председателя колхоза Трубникова, который тоже – но по-своему – живет, как жил на войне, и других не жалея, и себя не щадя, мой энкавэдэшник кивает на портрет Сталина (входит в образ, говоря с кавказским акцентом): «Трубников-Шмубников… Он, значит, хочет баранку кушать, а народ не хочет баранку кушать?»

– Не могу не спросить, а товарищ Сталин как-то повлиял на этот образ и на образ товарища Саахова из «Кавказской пленницы»? Саахов и френч носит, и со сталинским акцентом произносит свои сентенции.

– Я думал об этом. Я, кстати, Сталина играл в одной пьесе, название которой теперь даже не помню. Но вот так прямолинейно возводить родословную товарища Саахова к товарищу Сталину было бы неверно. Сталин повлиял на все и на всех. Как прежде царь давал своим боярам наделы «на кормление», так советская власть давала товарищам сааховым власть «на местах», и они себя там чувствовали удельными князьями. Сталин был на самом верху пирамиды, и удельные князья не могли не оглядываться на него. Потому что благодаря Сталину они оценивали судьбы людей в баранах и профсоюзных путевках. Так что дело совсем не в акценте и не в «сталинском» френче.

– Вы можете назвать какие-то удачные произведения, спектакли и фильмы за последние полтора десятилетия, связанные с войной?

– Нет, не могу. Снимаются телесериалы, ставятся спектакли, но все это не становится крупными явлениями. Рушатся принципы, и повсюду царит удивительный цинизм. Я не ходил на «Голую пионерку» в «Современнике», наделавшую столько шума, потому что мне было достаточно пересказа, о чем эта «пьеса о войне». Я понял, что зрители ломятся на нее не из желания узнать какую-то новую правду, а потому, что уже само название им обещает весьма сомнительные удовольствия. Модный Серебренников ставит на сцене МХТ примерно то же самое. Догадываюсь, что коммерческий успех и здесь учитывается в первую очередь, но не понимаю, почему Художественный театр позволяет такое демонстрировать на своих подмостках. И заметьте, под обаяние цинизма и пошлости – сути того, что называется словом «попса», – подпадают люди уже не молодого, а старшего театрального поколения. О качестве попсы уже разговор не идет, но ее количество!.. И тот интерес к попсовым персонам, который постоянно подпитывается и газетами, и телевидением! О какой новой «Войне и мире» может идти речь! Это никому не нужно, потому что не модно. Мне особенно печально, когда я прихожу к выводу, что все это в таких массовых масштабах не может совершаться без санкции власть предержащих. Если хочешь ставить такой спектакль – пожалуйста, у нас цензуры нет. Но ставь его где угодно, только не в театрах, историей которых мы гордимся.

– Владимир Абрамович, вот вы сказали, что, придя с войны, себя чувствовали героем. Это ощущение долго продолжалось?

– Непростой вопрос.

– Я ведь почему спрашиваю: уже в фильме «Белорусский вокзал», снятом всего спустя четверть века после войны, фронтовики были показаны «потерянным поколением». Потерянным – потому что их, героев, просят посторониться. Значит, уже тогда началось то, о чем сегодня мы говорим с горечью.

– «Отойди-подвинься» – тенденция мировая. Тут ничего поделать нельзя: одно поколение приходит на смену другому.

– Но только не ценой утраты преемственности, о чем вы говорили в связи с тем, что сегодня творится в нашей культуре. Как же мы, народ-победитель, такое допустили?

– Как допустили? А вы оцените размеры комнаты, в которой мы с вами разговариваем, – кабинета художественного руководителя «Щуки», Института имени Щукина, которым я являюсь. Я отдал, уходя с поста ректора института, моему преемнику свой большой кабинет. Я приобрел за время ректорства вон тот особняк напротив, где сейчас режиссерский факультет. Недавно один журналист меня спросил, ощущаю ли я себя национальным достоянием. Я сказал: «Не ощущаю». Какое к черту национальное достояние! Нет, я ни на что не жалуюсь, я работаю в институте, продолжаю играть в театре, на сцену которого впервые вышел еще студентом, в 40-м году. Я один из немногих народных артистов СССР. Но одно дело – трезвое понимание того, что ты растешь, то есть двигаешься из одной возрастной категории в другую. А когда тебя только потому, что возрастная категория другая, выносят за скобки, понимание тебе отказывает. Знаете, для нас, бывших ректоров российских вузов, придумали такую должность – президент. Я получил извещение об этом от Садовничего, возглавляющего Союз ректоров. Пришел с письмом, где ко мне обращаются: «Господин президент», к своему преемнику. Знаете, что он мне сказал? «Владимир Абрамович, но ведь вы у нас уже художественный руководитель, поэтому давайте будем «президент» писать в скобках». Я сказал: «Нет, дорогой. Президент в скобках быть не может». Это кому-то покажется мелочью по сравнению с униженным положением большинства моих сверстников. Но такие мелочи отражают главное, что государство так долго не желало видеть в упор. Уход нашего поколения закономерен. Однако масштаб события, которому мы оказались причастны, и то, что мы пока живы, – это, мне кажется, дает нам право на более красивый уход. Мы ведь – как последняя шеренга парада 1945 года.

– Сколько сегодня осталось в живых ваших однополчан?

– Один. Живет в Нальчике. Мы очень давно не виделись, но переписываемся. Должен признаться, что и на встречи фронтовиков я давно не хожу. То, как они проводятся, выглядит или слишком официозно, или весьма жалко. Так что в День Победы поднимаю рюмку один дома.

– Владимир Абрамович, вы родились 6 мая. Вы помните, как отметили свой день рождения в 45-м?

– Никак. Зато отмечал День Победы у Большого театра. Несколько дней все ждали: вот-вот об окончании войны сообщат. И это был праздник.