Сергей Юрский: "«Страшно, когда Москва на полувоенном положении»

– Сергей Юрьевич, не могу не задать вопрос: как вы относитесь к этой ситуации?

– Я ехал в театр и слышал по радио, как старых людей побили палками на Рождественском бульваре. А завтра все это будет в Питере… И против них, двух тысяч человек, выставляется мощно организованная и профинансированная «Молодая гвардия», где 14 тысяч человек… И если они встретятся и попробуют друг друга убеждать маханием рук, может произойти что-то страшное. Значит, правы те, кто развел их на десяток километров. Они правы. Но город на полувоенном положении. Вот что страшно. Не зря мой герой в «Предбаннике» в финале предупреждает зрителя: «Будет баня. Будет кровавая баня, когда нас будут бить сначала легкими ветками, а потом солеными розгами».

– А я ехала к вам разговаривать о вашем литературном творчестве...– Боюсь, что эта беседа будет интересна только нам с вами. Сегодняшняя жизнь обязывает человека к непрерывному передвижению в заботах о себе самом. Чтение для очень многих выпадает из процесса жизнедеятельности. Поэтому я не особо рассчитываю на читателей. Но мне приятно, что кто-то все-таки находит на это время.

– Ваша книга «Практические облака» вырастает из лучших традиций сатиры. Вы же понимали, когда писали, что такая сатира дивидендов не даст? Вы взялись за совершенно неблагодарное дело…

– Насчет дивидендов вы правы. Но почему дело неблагодарное? Я конечно, не могу сказать, как Хлестаков: «Я, признаться, литературой существую...» Я никогда литературой не существовал. Всегда был актером, и это было мое твердое существование, любимая служба и моя материальная основа жизни. Литература никогда не была баловством, но я никогда не рассчитывал на то, чтобы перейти на профессиональное занятие литературой. Но, как ни странно, именно потому, что, как актер, я человек демократический, я обращаюсь к залу по нескольку раз в неделю,и пока еще нахожу в нем некоторый отклик, а когда-то находил громадный отклик. Я невольно, когда писал, обращался к той же, моей аудитории. Полагал, что то, что мне кажется смешным, я не должен был как-то подхлестывать и предупреждать зрителя, что сейчас будет смешно. Как хороший любитель леса любит находить спрятавшийся гриб, а не мухомор, который блистает ненужной красотой за сто метров, так я люблю шутить с читателем с непроницаемым лицом. Найдется ли на это любитель? Сейчас я начинаю понимать, что люди хотят разжеванного. Людям некогда искать мои грибы. Обычно развитие шло от легкого к сложному. Сейчас идет развитие в обратную сторону. И потому мне кажется, что, несмотря на все внешние успехи, идет интеллектуальный и художественный регресс. Читатель и зритель, который раньше мог пережевывать взрослую пищу, сейчас этого делать не может. И не потому, что у него нет зубов. У него отросли зубы куда более острые, чем раньше. Ему некогда. Некогда.

– Вы нашли красивый образ мухомора. Можно ли сказать, что сейчас вообще пришло время мухоморов?

– Конечно. Потому что сегодня, если ты хочешь успеха, к цене таланта надо добавить такую же цену на рекламу. Если крик о содеянном равен содеянному, то это, конечно, мухоморное время. Это вытекает из целого ряда обстоятельств. Во-первых, нужно непрерывно расширяться, иначе тебя сдавят совсем. Это касается всего – от индивидуумов до общественных институтов. Я всегда полагал, что если все расширяются, то становится невероятно тесно и опасно. В моей повести «Чернов», которую я написал в 60-е, герой заболевает от этого: «Если все расширяются, то нам, входящим в жизнь, нет в ней места». Повесть моя, как оказалось, предвидела события сегодняшних дней. Это расширение, которое называется «свободный рынок и конкуренция», оно очень мухомористо. А кроме того, разбухают те центры, где люди кишат. Становится слишком тесно, и если хочешь войти, то надо сильно толкаться.

– Больше хочешь выйти.

– А куда выйти? Это тоже проблема, Если говорить о человеке, то у каждого из нас, как правило, есть обязанности перед семьей, перед родными, которым мы должны помогать. Некуда выйти. А с литературой все сложнее. Потому что вне общества литература не существует. Конечно, есть «кабинетная» литература, когда человек пишет в стол и ничего не ждет. И она бывает талантлива. Но мы ведь говорим о другой литературе. Можно, конечно, сказать: «Да мне и 500 экземпляров хватит». Но 500 экземпляров не позволят серьезному писателю жить. А против них стоят миллионные тиражи «мухоморной» литературы. И тогда начинается гонка внешних рекламных обеспечений. Конечно, она стоит в противоречии с самим творчеством. Разумеется. Автора представляют даже не криком, а воплем: «Самая лучшая книга этого года! Вы узнаете о таких гадостях, о которых еще не слышали!» Такая реклама тоже годится. И лес наполняется не только естественно растущими мухоморами, а еще и подставными мухоморами, изготовленными искусственно и раскрашенными особым образом.

– Нельзя не вспомнить сейчас фразу героя из вашего спектакля «Провокация»: «Есть такие места, где культуры не будет, как ни насаждай».

– Мой герой, конечно, заражен цинизмом и желанием эпатировать собеседника, но в его словах есть доля правды. Если я все-таки полагаю, что наше искусство – живое, приносящее новое, нарушающее привычное, – если это искусство есть только оформление жизни, то оно теряет свою сущность. И прелесть заниматься им, и прелесть его воспринимать проходит. Мы, может быть, преувеличивали воспитательное значение и магнетическое влияние искусства. И мы искренне верили в просвещение через искусство. Это, наверное, гордыня неоправданная. И для скепсиса есть основания, и есть основания моему герою утверждать, что «повысить уровень культуры нельзя, как нельзя повысить уровень водки в плоской посуде. Будет выливаться через край».

– Упомянутого вами Хлестакова из гоголевского «Ревизора» мы регулярно слышим по радио «Культура». Вашим голосом там говорит не только Хлестаков, но и все мужские персонажи – тот самый раскрашенный, поддельный мухомор. Почему ваш выбор остановился именно на этом произведении Николая Васильевича? И чья была идея сделать этот радиоспектакль – ваша или «Культуры»?

– Идея была моя. «Культура» откликнулась. Что касается формы, то должен вам сказать, что сам Гоголь многократно исполнял свою «Женитьбу». Так что сольные исполнения «за всех» – это в традициях самого Николая Васильевича. Что касается содержания, то «Ревизор» современен, поскольку всегда актуальна его психология. В письмах Гоголь писал, что он вынимал из себя собственные грехи, работая над «Ревизором». Это поразительно здоровое произведение, которое я считаю наиболее актуальным сегодняшнему дню. Потому что, как ни крути, а «Невский проспект» устарел, «Мертвые души» не закончены, «Нос» по меньшей мере странен… А «Ревизор» написан Николаем Васильевичем «в сегодня». И спектакль – еще и попытка задать вопрос, не наш ли он современник? А ведь Гоголю через год 200 лет исполнится.

– Наверняка найдутся такие наши читатели, кто не успел послушать начало спектакля...

– Они смогут прослушать его целиком по радио «Культура» 28 апреля.

– Вы, продолжая традиции Николая Васильевича, тоже подвергали сатире наше новоиспеченное дворянское сословие. Многие «дворяне», наверное, увидев себя, не на шутку обижаются?

– Не видят! И даже часто вообще не замечают, что это сатира, а читают это как познавательную литературу, как очерк: вот что было в дворянском собрании Кировского района… И даже абсурдность лозунга «Мы – дворяне-кировцы» не видят. Читают и делают выводы о том, что нельзя доверять деньги непроверенному человеку. А то, что все это дворянское собрание по сути – бред и ахинея, все это, как в гоголевских «Игроках» – маскарад, где каждый притворяется тем, чем не является и являться не может, это пропускается. Но я не жду, чтобы мир расхохотался. Это бы тоже было гордыней.

– Вы написали теплые слова о моем любимом драматурге Александре Володине. По воспоминаниям о нем, он был таким прекрасным, чистым, тургеневским юношей…

– Александр Моисеевич был не юношей, когда мы познакомились. Он был старше меня. И последние встречи с ним были встречами с совсем старым человеком. Но особенным, оживленным, не медлящим ни на слово, ни на движение. Человеком сердечным в буквальном смысле слова, с мгновенным откликом на любую чужую боль. Мне нравится слово «тургеневский», но представляется не юноша, а такой соседский помещик, чудак… Потому что к жизни самого дома он не приспособлен. Но он непременный человек в этом доме и в какой-то степени сердце этого дома. Он был необыкновенно-беззащитно активный член общества. И от него шла волна, которая не шла ни от кого другого. Его убрать – и будет организм, скорее похожий на механизм. Так и случилось. Таких чудаков поубавилось, а потом они совсем исчезли.

– Сегодняшний литературный дом без таких людей способен создать такую драматургию?

– Нет, конечно. У Володина учеников, подражателей быть не может. По той причине, что сейчас это было бы не очень востребовано, не очень выгодно, и по той причине, что дотянуться до этого очень трудно. Исповедальность принята, это одна из форм общения с читателем. Но я бы назвал ее корыстной исповедальностью. Человек открывает все гадостное в себе, все то, что, вообще говоря, положено прятать. А он открывает, и не с целью покаяться в скверном, а с целью заслужить похвалу за искренность. А в похвале имеется в виду и число читателей, и большой тираж. Перебить предыдущего автора еще большей искренностью и даже добавить себе гадостности за счет того, чтобы сказали: «Вот это вся правда, вся подноготная».

– Скажите, при таких обрисованных вами чертах сегодняшнего дня, как мухоморная культура, игра краплеными картами и тотальное отсутствие самоиронии у всех, чем все это может обернуться завтра?

– Самоирония и ирония сейчас подменены смехом. Модно смеяться. Над чем? – вот вопрос. Смех профессионализировался, он оброс громадными зубами, которые не кусают. Хорошие анекдоты, заметьте, как-то подысчезли. Культура анекдота в России была такой бритвой, которая, выбрив лицо, могла разрезать и горло. Их теперь нет. А грубые анекдоты или анекдоты разжеванные, приближенные к солдатскому юмору, где, может быть, и смешно, но нет объема, нет того, что хотелось бы пересказывать, они в изобилии. А ведь ирония необходима, чтобы не залететь в небеса. Потому что летать в небеса можно только в космическом аппарате, а в космический аппарат все-таки влезает очень немного народу. Всем не надо туда соваться. Отсутствие иронии по отношению к самому себе – это один из грехов и тупиков. Жуткая банальность серьезности – один из предметов костюма сегодняшнего дня, где человек якобы прост. Вторая черта сегодняшнего дня – происходит медленное превращение одного в другое. Все, что вокруг, становится мутантом. Из куколки вроде бы должна появиться бабочка… Вроде бы… Но вырастает кругом совсем не то. Чудовищность вырастающего делает мир туманным. Для человека, который привык видеть ясно. И хотя бы отдавать себе отчет в происходящем, если уж он не может ничего изменить. Полное нарушение системы координат.

СПРАВКА

Актер Сергей ЮРСКИЙ родился 16 марта 1935 года в Ленинграде. В 1952–1955 годах учился на юридическом факультете Ленинградского университета. В 1959 году окончил Ленинградский театральный институт имени Островского. С 1957 года – актер БДТ имени Горького в Ленинграде, на сцене которого сыграл в знаменитых спектаклях Георгия Товстоногова, а также поставил спектакль «Мольер» по пьесе Михаила Булгакова, причем главную роль сыграл сам. С 1979 года – в Театре имени Моссовета в Москве. В кино актер дебютировал в 1959 году в фильме «Повесть о молодоженах». Знаменитым его сделала первая же крупная роль Чудака в эксцентрической комедии Эльдара Рязанова «Человек ниоткуда» (1961). Затем были главные роли в картинах Михаила Швейцера «Время, вперед!» (1965) и «Золотой теленок» (1968). Кроме того, сыграл в фильмах «Республика ШКИД» (1966), «Интервенция» (1968), «Место встречи изменить нельзя» (1979), «Ищите женщину» (1982), «Любовь и голуби» (1984). Создал уникальный театр одного актера: чтец 15 программ классических и современных авторов. Народный артист России (1987). Лауреат Государственной премии России (2002).