Минувшей осенью моего знакомого ограбили, когда он вечером возвращался с работы домой. Трое подошли, попросили закурить, и пока он соображал, что ответить, сбили с ног, пнули несколько раз ботинком по голове и забрали кошелек и мобильник. Знакомый пришел в себя, добрался домой и позвонил в милицию. Там ответили, что у них нет то ли машин, то ли сотрудников, то ли бензина, и предложили самому прийти в ОВД и написать заявление. На возражения потерпевшего, что у него болит и кружится голова (сотрясение мозга), в милиции ему заботливо рекомендовали прийти и написать заявление, когда выздоровеет. Звонок в вышестоящее УВД также ничего не дал. Там сказали, что они ни на какие преступления не выезжают, и посоветовали звонить во все то же местное ОВД, в котором нет бензина и всего остального.
Этот случай так бы и забылся, тем более что перелом носа и сотрясение мозга – не самые страшные травмы, а кошелек и мобильник – не самые страшные потери. А милиция, раз у нее такие проблемы с машинами и сотрудниками, пусть ездит только на самые серьезные преступления, не ниже убийства. Все остальное граждане как-нибудь переживут. Вот только недавние оппозиционные акции показали, что у нашей милиции, в общем-то, все есть. И сотрудники, и машины, и даже бензин, чтобы свозить этих самых сотрудников из соседних областей в несметных количествах только ради того, чтобы не дать группе граждан пройти по улице и покричать про свободу слова и свободные выборы.
Я допускаю, что московские (как и питерские и нижегородские) власти запретили все эти марши исключительно из-за заботы о других, мирных гражданах, которым всевозможные шествия создают только лишние пробки на дорогах. Но почему для поиска ограбивших моего знакомого бандитов, совершивших тяжкое уголовное преступление (разбой, совершенный группой лиц – от 5 до 10 лет лишения свободы), милиционеров не нашлось. А для разгона оппозиционно настроенных административных правонарушителей (нарушение правил проведения митингов и шествий – штраф от 500 до 1000 рублей) милиционеры нашлись в количестве, превышающем этих самых правонарушителей? Почему для милиции важнее борьба не с уличными грабителями, а с демонстрантами, которые сами нейтрализовывали провокаторов, пытавшихся превратить мирное шествие в погром припаркованных автомобилей?
К слову, тот грабеж – далеко не первый известный мне случай, когда реакцией милиции на совершение преступления было отсутствие какой-либо реакции. Я знаю примеры, когда потерпевшие сами проводили расследование и достигали гораздо большего, чем обладающие всевозможными полномочиями милицейские следователи. Или когда у другого знакомого угнали машину, и он неделю добивался, чтобы ее внесли в базу розыска, а затем выкупил авто у угонщиков за половину стоимости. Да и любой из нас, наверное, приведет ни один такой случай, когда оказывалось, что милиция у нас как бы есть, и ее как бы нет.
Может быть, все дело в том, что грабители, в сущности, не опасные. Точнее, опасные для каждого из нас по отдельности, но не опасные для существующего порядка и общественно-политического строя. Что произойдет, если у вас завтра на улице отнимут мобильный телефон и кошелек или угонят автомобиль? А что произойдет, если всякие несогласные будут маршировать, где вздумается? Не зря со времен диктатуры пролетариата повелось, что диссидент страшнее бандита. Первый – социально чуждый, второй – социально близкий. И те, кто вывели против «Марша несогласных» дивизию ОМОНа, поступили совершенно логично.