Писатель Михаил Шишкин: "Где прервать круг превращения людей в рабов?"

– Это сладко – встречаться с читателями? Или приятнее все-таки тихо сидеть и писать в одиночестве?

– Что уж тут приятного в таком общении? Для меня это шок. Я боюсь, не знаю чего. Будет ли это человек, который скажет: «Вы спасли русскую литературу», или подойдет кто и морду побьет? Правда, такого еще не было.

– Вы в Швейцарии читаете русские газеты?

– Нет, русских газет я не читаю, я смотрю Интернет. Если есть какая-то тема, то я смотрю по ней все газеты, и «Новые Известия» в том числе.

– Изучая Россию по Интернету, как вы расцениваете расстановку ее политических сил накануне выборов? Судя по истории, обычно из Швейцарии это как-то виднее…

– Как раз наоборот. Чем дальше от России, тем больше тумана. Если в России люди мало понимают, то там вообще ничего понять невозможно, что происходит в России. В России важно не то, что написано в строках новостей, а то, что между строк. Люди по-прежнему живут слухами, тем, что нигде не написано, но витает в воздухе. Россия непредсказуема, и непонятно, что будет не только на будущих выборах, но и завтра. И ваше предположение, что со швейцарских гор виднее, не верно.

– Какие слухи вас удивили? Из последних.

– Меня поразило, что был такой информационный скандал вокруг Куршевеля. Комментировали это все газеты. По совершенно необъяснимым с логической стороны причинам народу интересно, как тратят деньги те люди, у которых они есть, а этим людям почему-то очень важно через средства массовой информации показать народу, как они тратят свои деньги. Европейскому человеку этот взаимный интерес непонятен, поскольку в Европе человек, у которого есть деньги, всеми силами старается обезопасить свою жизнь от чужих глаз.

– Наверное, живя в Швейцарии, вы столкнулись и с иными «разночтениями» в вопросах этики…

– Я сейчас с ребенком был в Египте. В гробнице Рамсеса Девятого наша швейцарская группа туристов сталкивается с русской группой. Фотосъемки запрещены. Русская группа начинает фотографировать. Швейцарцы смущены, но не фотографируют. Потом обе группы вместе поднимаются к выходу, и один молодой швейцарец, очень милый, все время шутивший со своей спутницей, «сдает» русскую группу охраннику-арабу: «Они фотографировали!» Для меня ситуация дикая, а девушка смотрит на него как на героя. «Клэш» ментальностей. Если бы я рассказал свой русской девушке, как я вас сейчас заложил ментам, наша любовь с ней на этом была бы закончена. В этом маленьком эпизоде видно разночтение отношения гражданина к своему государству. Для швейцарца государство – это защитник его интересов. И чиновник действительно защищает его всеми возможными способами. В роли государства для него в данном случае выступал араб-охранник. В России государство – это главный враг, и его нужно бояться. И это не сегодня сложилось. По каким-то опросам, которые я читал, население в первую очередь опасается собственных же чиновников. То есть людей, которые на собранные с нас налоговые деньги обязаны обеспечивать наши интересы. Позавчера я открыл новости, и главной строкой шло сообщение о том, что в Москве арестована банда из пяти милиционеров, которые обвиняются в пятнадцати убийствах. Государство – это главный «пахан», и это порочный круг, по которому ходили поколения наших предков. Как это все изменить? Не знаю. Парадоксальным образом получается, что те, кто хочет изменить сложившиеся тюремные законы России, когда лучшие куски достаются сильным, а слабых оттесняют к параше, эти реформаторы с добрыми сердцем и благими намерениями приводят все к еще большему ухудшению, через полную катастрофу. Развитие идет по спирали, но вниз. В России все преобразования к лучшему кончаются военными поселениями. И все зло идет от добрых, хороших людей. И если бы милые революционеры, искренне желавшие добра своему народу, не стали бы ничего делать, ограничившись словами, было бы не так плохо, как получилось, когда они сделали революцию. Любое состояние стабильности, даже самой несправедливой, для России лучше, чем попытка эту несправедливость устранить.

– Если история допустит новые баррикады, что будете делать вы как человек и с российским гражданством в том числе?

– Писатель всегда делится на борца (для меня это пример Солженицына) и на несгибаемого дезертира, который принципиально оставляет все тонущие корабли. И если бы я должен был делать выбор, то в начале своего пути я бы, безусловно, выбрал бы роль борца. Когда в России все это случилось, я действительно пошел на баррикады. В 91-м году я был учителем, и когда я там, у Белого дома, на баррикадах, увидел детей, которых я учил, я многое почувствовал. Тогда бы я все это повторил.

– А сейчас?

– А сейчас я считаю, что если опять будут баррикады в России, то нужно быть несгибаемым дезертиром, как Набоков. Потому что писатель должен во всем участвовать по молодости, чтобы узнать, что это такое. А в сорок пять я буду все это переживать по телевизору. Я пошел на баррикады в 91-м, потому что свято верил, что можно чего-то добиться. Я свято верил, что страна, которая меня всегда воспринимала как шпиона за то, что дома у меня были запрещенные книжки, вдруг стала моей. Я понял, что нужно начинать делать новую Россию с детей. Пошел работать в школу и пять лет проработал там. И я сделал все возможное в рамках хотя бы одного моего пространства, моего класса. Я считал, что они должны быть воспитаны не на чувстве необсуждаемой власти силы, а на чувстве уважения человеческого достоинства. И оказалось, что школа – это такой же символ всей страны, как армия или тюрьма. И в ней все отражается. Отношения в детском коллективе – это абсолютные отношения диктатуры. Когда ты пытаешься перестроить всю страну, которая веками жила по законам диктатуры, на законы демократии, то для детей, как и для всей страны, ты становишься слабой диктатурой. Ничего не получается. Ты для их же добра должен стать сначала злым паханом. Когда я все это понял, я от отчаяния решил, что для того, чтобы все это изменить, нужно все взорвать.

– Вы встали на путь революционеров – милых и добрых людей.

– Это было от отчаяния. Потому что я понял, что для того, чтобы что-то изменить в детском сознании, надо начинать с их бабушек и дедушек. А тем более, если все мужское население страны, которое принимает решения, проходит эту инициацию рабством в армии, где первый год тебя делают рабом, второй год ты делаешь рабом. После этого человек на всю жизнь в себе это несет, приходит с этим в семью и воспитывает с этим детей. Где прервать этот бесконечный круг превращения людей в рабов?

– Вы упомянули «несгибаемое дезертирство» Набокова. Покидая Россию навсегда, он бросил известные слова о ее будущем: «Народ исчезнет, а культура останется». Как вы считаете, его пророчеству суждено сбыться?

– В русском языке слово «народ» может обозначать все, что угодно. Можно понять Набокова так, что народ, неграмотный, дикий, жестокий, остался в России. Культура, интеллигенция уехали за рубеж. В таком случае получилось именно то, что он сказал. Культура выжила, народ исчез. Может ли культура существовать вне носителя? Может. Древний Рим исчез, а культура осталась.

– Как вы полагаете, наши дети и внуки увидят Россию такой, какой знали ее мы? Я имею в виду не внешние ее признаки, а внутреннюю суть культуры, традиции?

– Дело в том, что цивилизация развивается своим путем, а культура – своим. Культура живет за счет пожирания того, что не является культурой. Поэтому роман может строиться на рекламных вывесках. Кино может изображать жизнь современной молодежи, которая не умеет читать книг, и тем не менее фильм этот будет являться продуктом культуры. Культура, повторюсь, пожирает все. Она запрограммирована на выживание в любом случае. Представьте, что пережила русская культура в двадцатом веке – террор, лагеря, уничтожения... В результате в соответствии с законами пожирания действительности культура выжила. И «Колымские рассказы» Шаламова о том, что было в этих лагерях, являются высшим достижением русской литературы. Эта чудовищная антикультурная действительность, которая была вокруг Шаламова, послужила толчком для создания великого произведения искусства. И что бы дальше с Россией ни происходило, а я думаю, что до такой степени ужаса, как это было во времена Шаламова, дело не дойдет, культуре это всегда только на пользу.

СПРАВКА

Писатель Михаил ШИШКИН родился 18 января 1961 года в Москве. После школы поступил на романо-германский факультет Московского государственного педагогического института имени Ленина, после института работал школьным учителем, журналистом в журнале «Ровесник», дворником, дорожным рабочим. Литературный дебют состоялся в 1993 году, когда в журнале «Знамя» был напечатан его рассказ «Урок каллиграфии». С тех пор он стал постоянным автором журнала, в котором были впервые опубликованы сделавший его известным роман «Всех ожидает одна ночь», повесть «Слепой музыкант» и роман «Взятие Измаила». С 1995 года с женой слависткой Франциской Штеклин живет в Цюрихе (Швейцария). Подрабатывает в федеральной службе по делам беженцев переводами допросов претендентов на статус беженцев в Швейцарии. Автор 600-страничной книги «Русская Швейцария. Литературно-исторический путеводитель». Обладатель российского «Букера» (2000) за роман «Взятие Измаила», премии «Национальный бестселлер» (2005) за роман «Венерин волос», французской литературной премии «Лучшая иностранная книга» в категории «роман» (2005) за книгу «По следам Байрона и Толстого».