- Читаете ли вы наше издание, Михаил Иосифович? И какого вы мнения о нем?
- Не регулярно, уж это конечно, врать не буду. Но! Первое: шапка – хорошая. Второе: макет – внятный. Третье: материалы, слава Богу, не такой винегрет в мелкую нарезку, как это принято сейчас во многих изданиях. А то, что есть некоторые ограничения по режиму, то спорю, что ни один из присутствующих не владеет контрольным пакетом издания.
- А вы?
- Все бумажные и целлофановые пакеты, которые у меня есть, контролировать что-либо не способны.
- Как вы относитесь к вспыхнувшим в прессе дискуссиям по поводу недавнего саммита в Петербурге?
- Все эти дискуссии, которые, как я понимаю, заданы из ведомства Суркова, на тему: «Как нам повысить уважение к нашей стране у них, буржуев?» Ответ. Первое: когда такой вопрос ставится, это уже плохо, это уже признак комплекса неполноценности. Второе: вы представьте себе, что в Лондоне прекратили движение по Темзе по тому поводу, что там собралась «большая восьмерка». И вот они разводят мосты, останавливают суда и спрашивают приезжих гостей: «Почему вы нас мало уважаете?» Ну что это такое?!
Придет разве в голову какому-нибудь американцу спросить какого-нибудь заезжего: «Ну, как вам наша пресса?» Он твердо знает, что американская пресса ОК. Что с прессой? Ребята, это не серьезно. Вы в тысячу раз лучше меня знаете, что с прессой. Что «сливается» сверху. И поскольку мы идем по пути СССР, то без катаклизмов, пусть мелких, не обойтись. И будет последующий развал, только помельче. Если идти по той самой дороге, то куда ж ты денешься от тех самых граблей!
- К вопросу о западной прессе. На ваш взгляд, она полностью свободна от цензуры, от «сливаний» сверху?
- Конечно, нет! В американской, скажем, прессе специфика своя, и их внутренняя цензура нам и не снилась. Я был три года назад в августе в Нью-Йорке во время «black out». Когда «обрубило» свет на сорока процентах территории города. В Нью-Йорке встало метро. Встали лифты. Перестали работать телефоны. Потому что у них в телефонах «автосекретари», они работают от электричества. Часы остановилось во всех витринах на без десяти четыре, как в фильмах про атомный взрыв.
Пресса об этом не писала ни-че-го.
Ни строчки – о том, как люди километрами по тоннелям выбирались из метро, как искали в небоскребах аварийное энергоснабжение, чтобы лифты пошли. Как все из этих темных домов с одеялами, со стульями вылезали вниз, под дома, пили пиво, общались с соседями, как в добрые старые времена. Как мороженщики бесплатно раздавали мороженое, потому что растает, к чертовой матери, - стояла тридцатиградусная жара. Не писали ничего.
У нас бы месяц писали только об этом! Шойгу бы охрип, давая интервью! Журналисты бы сосчитали всех сердечников и трупы! Скольких аварийщики вырезали из лифтов автогенами, всех бы подсчитали до одного!
- Не разрешили сверху, вы полагаете?
- Нет. Никто никому ничего не приказывал. У них такое понятие внутреннего патриотизма. Ничего же страшного, по их мнению, не случилось.
- Такое понятие патриотизма – хорошо или плохо, на ваш взгляд?
- С точки зрения единства с народом и государственной идеей - они делали правильно. С точки зрения профессии – это плохо. Если бы я был нью-йоркским редактором газеты, я бы всех погнал на репортажи. Потому что с точки зрения профессии ты должен рассказать народу все, что там было и что ты там видел, иначе зачем ты вообще нужен!
- А в Новом Орлеане?
- Про Новый Орлеан я знаю хуже. Там население в основном осталось афро-американское, и оно поиграло в любимую игру Стеньки Разина «Раззудись, плечо!».
Общая беда журналистики - отсутствие конкретики: «Взлетно -посадочная полоса в Иркутске была недостаточной длины». А в метрах нельзя сказать? Какова длина полосы и какой она должна была быть. Кто построил гаражики и с чьего разрешения? Потому что полоса, конечно, была достаточная. Все наши полосы строились в расчете работать под стратегические бомберы. Нужна конкретика. А она умалчивается. И на это есть свои причины.
Когда мне на радио звонят и спрашивают, почему у нас такие проблемы с Грузией, я задаю вопрос: «Ребята, а кому принадлежит труба в Грузии? И кто из Москвы с кем из Грузии добивается каких условий по владению этой трубой?» Вот на какие вопросы нужно отвечать, потому что если у них: «Шерше ля фам!», то у нас: «Ищи бабки». Жесткой аналитики и конкретики не хватает, на мой взгляд.
- Жесткая внутренняя цензура американцев или внешняя цензура у нас – что лучше?
- Конечно, напрашивается тупой ответ: все хуже. Но этого я говорить не буду. Несколько лет назад была дискуссия на одной зарубежной книжной ярмарке по мемуарам. И я сказал тогда, что автору мемуаров приходится выбирать между профессиональной этикой и хорошей книгой. Или он выдаст ту информацию, которой владеет, и книгу будут рвать, или он соблюдет все, что полагается соблюдать порядочному человеку, и тогда мы получим мемуары Судоплатова, которые можно не открывать, потому что там ничего нет. Он нам не расскажет, как убили Басаева.
С точки зрения человеческой американские журналисты в Нью-Йорке были абсолютно правы. Не фиг омрачать людям настроение, устраивать панику - подумаешь, погас свет, еще и не то гасло! Потомки американских пуритан, переселенцев, ребят с ружьями, которые сами за себя отвечали, - что им такие мелочи! С точки зрения журналистской это, конечно, отсутствие профессиональной жилки. Происходит черти что - и это твоя работа!!! Нет, они будут писать всей страной о том, как афро-американский футболист убил жену с любовником. Их там погибает я не знаю сколько в сутки! Раздувают, лишь бы народ хватал!
Когда берут интервью у рыдающей женщины после катастрофы, с точки зрения человеческой надо подойти и дать по морде тому, кто это делает. Журналистский профессионализм находится в конфликте с этикой. И тут каждый выбирает для себя сам, и эта проблема не может быть решена раз и навсегда.
Вспомним историю, когда наши «фотошники» снимали войну летом и осенью 41-года, когда люди находились в совершенно трагическом положении. Им ведь в лицо иногда плевали, а теперь у нас остались факты истории.
- А что вас вдохновляет активно выступать в СМИ, вести прямой эфир на радио «Россия»? У вас так много свободного времени?
- Не фига нету! Москва – город ужасный, здесь свободное время само пристраивается.
- Или вас вдохновляет пример Дмитрия Быкова?
- Пример Димы Быкова вдохновлять не может, потому что Димой Быковым нужно родиться. У него просто нет остановочной кнопки, у него «сточено шептало», и поэтому только автоматическая стрельба. Есть, конечно, все эти высокие фразы типа: «Мир треснул, и трещина прошла через сердце!» или «Спокойствие есть душевная подлость!» и прочее.
Знаете, ну цепляет. Когда случился Беслан, это меня достало в личном плане. Потому что есть вещи, которые делать нельзя. И если они сделаны, то это касается каждого. Понимаете, «клинический прогноз неблагоприятный», выражаясь медицинским языком, относительно будущего страны. Тенденции прослеживаются совершенно понятные. Этот вопрос решается только жесткими методами, но самое опасное, что и из жестких методов ничего хорошего не будет. Но там, где у французов находится корсиканец Наполеон, у русских находится диктатор князь Трубецкой, который на площадь не является вообще, а потом всех сдает государю императору. А потом Пушкин рыдает, что его отправили в Сибирь. Заметьте - даже не расстреляли почетной офицерской казнью перед строем. Сам должен был застрелиться, но ничего подобного. Все это несколько достает.
И еще одна мысль. В русле философии Герберта Спенсера (хотя вся философская мысль последующего XX века уходила в унитаз), народ есть форма социальной материи, которая существует по своим законам.
Народу необходимы некие ритуалы, которые будут превращать аморфную массу как раз в такие социальные формы материи. И стремление народа делать что-то в масштабе своего государства есть стремление социальной формы материи к максимальным действиям.
- Но большинство населения в России совершенно пассивно.
- Везде и всегда. Революцию запаливают считанные люди, активно поддерживают 2-3 процента, и потом выходят жечь лабазы и вешать кого надо от силы 10 процентов. 90 процентов ходят на работу, сводят концы с концами и кормят семью.
- В вашей новой книге «Великий последний шанс» вы видите единственным способом спасения России введение диктатуры. Можно узнать подробнее: кто?, где?, когда?, и как это будет выглядеть?
- Совершенно понятно, что все хотят жить при демократии, то есть чтобы с его мнением считались и был он не скотиной безгласной, а мог сказать: «Россия – это я». Но перейти к этому естественным порядком из вседозволенности невозможно.
Из охлократии, где самые бессовестные, жадные, корыстные и сильные подминают все под себя, перейти к демократии можно только через диктатуру. Нужен здоровый парень типа Пиночета. Который скажет: «Нет, ребята, так дела не пойдут. Утверждаем семилетний план, и цель моя и ваша – перейти из того дерьма, в котором мы сидим, туда-то и туда-то. А кто будет ставить палки в колеса, тому оборвут руки с ногами вместе. То есть нужна внятная диктатура переходного периода, иначе страна просто развалится.
- Нам это надо?
- Стране это необходимо.
- Расстрелы и казни?
- Это при охлократии всегда в одно прекрасное утро на улицах появляются танки и штурмовики на улицах. Это все должно делаться гражданским конституционным порядком. Диктатор – это не тиран, узурпирующий власть, а временно и законно поставленный государственный чиновник с четкими полномочиями, которые заканчиваются по достижении им поставленных задач.
- Кем должен быть поставлен этот чиновник?
- У нас существует парламент, хотя мы знаем, что это такое. И существует общественная палата, хотя и что такое это, мы знаем еще лучше, потому что она гораздо проще. Разумеется, свобода создания партий не может быть подвергнута никаким ограничениям.
Программа выхода из кризиса должна разработаться максимально общественным порядком. И уже под эту программу выбирается человек. Теоретически. Но как это может выглядеть практически... Практически это очень трудно.
- Вы сказали, что диктатура есть некая необходимая стадия при переходе к нормальной жизни.
- В том случае, если эту цель поставить заранее.
- А кто ее должен поставить, эту цель?
- Та же Дума.
- Но Дума не может ставить цели, вы же понимаете.
- Если следовать сегодня нормальным, лояльным, законопослушным путем, который ничего общего на самом деле не имеет с гражданским, то ничего не получается. Вот, скажем, Станислав Белковский, человек, с одной стороны, трезвый до грани цинизма, а с другой – глубоко умный, острого, беспощадного, аналитического ума, заметил, что если рассматривать то, что делается, с точки зрения государственной необходимости, то все происходящее мало понятно. А если смотреть на вещи с точки зрения бизнеса верхних фигур, то все концы сходятся.
- Вы сказали, что реализация модели установления конституционной диктатуры в наших условиях нереальна. Если мы не проходим этап этой диктатуры, то последующий этап развития будет долгим. А если этап диктатуры есть, то последующий этап будет короче. Так?
- Не то что короче. Иным путем мы можем просто никуда ни в какую демократию не прийти, а впасть в новую раздробленность Руси, новые усобицы и новое варварство.
- В ваших книгах нарисованы яркие, сильные, страстные характеры, которые вы наверняка взяли из народа же. Неужели, по вашему мнению, у нас нет инстинкта самосохранения, который все-таки вытащит нас в последний, как водится, момент?
- Во-первых, вечных народов и цивилизаций не бывает. Все приходит и уходит. Второе. Не надо думать, что обострение инстинкта самосохранения народа носит характер взаимной любви и политкорректности. Когда человек тонет, он бьет по воде ногами и руками беспорядочно, абы как-то выплыть. Если соблюдать принцип мультикультурности, открытости, терпимости и так далее, то гибель происходит еще быстрее, потому что народ превращается в разобранных людей. Христианство победило в Риме, потому что в Риме этого периода господствовала вседозволенность, полный моральный разнобой, и люди были внутренне дезориентированы. А христианство выдвигало очень жесткие внутренние требования. И люди шли в христианство, имея инстинктивную потребность объединиться через одинаковые требования. Людям необходимо знать, что необходимо и похвально, а что отвратительно и недопустимо. И когда сегодня в политкорректном мире говорят, что шестидесятилетний гомосек-спидоносец и шестнадцатилетняя девственница под венцом морально абсолютно равны, это на самом деле форма клинического самоубийства. Поэтому вперед идет ислам, вполне грубый, на уровне североатлантической цивилизации очень примитивный, но зато с жесткими моральными внутренними ценностями: вот это можно и необходимо, а вот это нельзя и жестоко карается. Но на сегодня будущее за ним. Потому что объективные законы существования социальной массы – это очень жестокая вещь. И сделать все можно, только «спрямив» государственную систему.
Потому что демократия в рамках большого государства очень быстро, по законам диалектики, отрицает сама себя.
- Все несколько мрачновато, на ваш взгляд. И что, нет, с вашей точки зрения, никаких просветов, никаких лучей оптимизма?
- Трудно, конечно, выскочить за пределы собственной личности.
Поэтому, как сказал Шопенгауэр, любая честная философия неизбежно идеалистична. Я считаю, что один шанс есть, и он честен. И нужно видеть то, что есть на самом деле, чтобы сыграть свой шанс «досуха». Потому что Господь всегда дает только тому, кто сам на себя изо всех сил пашет.
Все страны и народы приходили к концу, и всегда народ, пройдя достаточной долгую и славную историю, полагал, что этого не может быть. Но это всегда происходило.
Я все написал в свой книжке.
- Востребована ваша книга была в Думе? Вас приглашали на встречу с читателями?
- В свое время лучшим боевым генералом России был Скобелев. И другие генералы не знали, как избавиться от этой напасти. Его бросали в гиблые места, ему представляли неверные диспозиции, не давали обещанных подкреплений, а он бил турок, получал очередную дырку и был героем Петербурга. Другие генералы тоже были патриоты и тоже любили Россию, но при одном условии: они должны были идти первыми, а Скобелев не должен был их затенять. В противном случае им и Россия была не в сладость.
Так же и ребята наверху. Они могут быть патриотами. Но сначала их роль, их значимость, их личные дела и их карман. А все остальное уже потом. Предположим, есть кто-то условный, сильно умный и понимающий, как можно помочь стране. Закон первый любого политика: утопи конкурента. Что сделал Ющенко, как только пришел к власти? Тут же протянул руку помощи Януковичу и выпихнул за борт Тимошенко, потому что та его умнее. Так что такие, как я, в Думе не нужны.
А что касается чтения, то в апреле в прессе была опубликована как бы установочная речь Суркова к союзной молодежи единороссов. Я нашел там пару моих цитат без кавычек и понял, что на самом верху мою книжку читают.
Вообще сверху позвонили в издательство и порекомендовали вручить «Великий последний шанс» членам Общественной палаты. В праздник. И действительно – напечатали малый подарочный тираж, именные экземпляры для VIP. Но вручать такую крамолу официально поостереглись, поэтому дарили малыми партиями.
- Как произошел переход от «Легенд Невского проспекта» к политике?
- А я никуда не переходил. Одновременно хочется всего. «Легенды» были написаны сначала, а «Гонец из Пизы» потом. Оно в принципе, наверное, могло быть написано и в обратном порядке.
Как водка с огурцом не препятствует кофе с тортом. И наоборот.
- Как вы относитесь к рекламному слогану на «Радио России»: «Михаил Веллер – последний писатель, чьи книги еще воруют из книжных магазинов и библиотек?»
- Правда? Мне кажется, этот слоган взят из «Книжного обозрения» года 95-го. В 93-94-х годах русская литература не издавалась вообще. И вот у меня тогда «Звягин» вышел вторым стотысячником. И вышли «Легенды Невского проспекта». Они вошли в топ-десятку. Я оказался первым из волны возврата русской литературы читателю.
А то, что сейчас это говорят на «Радио России», я думаю, приятно, но не совсем серьезно. Надо ребят попросить, чтобы они это сняли.
Информация верная, но чуть-чуть устарелая.
- Ваш сайт «кончается» в начале 2000 года. Почему?
- Видимо, началась вторая жизнь.