Постановка Эренбурга сделана точно, жестко и не щадит зрительских нервов. Обитатели горьковской ночлежки превратились в современных бомжей, живущих где-то на городских задворках. Режиссер и актеры с медицинской точностью копируют подробности жизни героев, порой сгущая выбранные Горьким краски, их убогость и физические недостатки. Анна, страдающая у автора от чахотки, превратилась в слабоумную. Когда она умирает, бомжи тащат ее труп по сцене и несколько раз роняют на пол. Актер бьется в приступе наркотической ломки, пьяница Сатин мучится от похмельного синдрома. Но, несмотря на жестокость происходящего, этот спектакль – не трагедия, а скорее фарс. Невыносимые условия жизни становятся поводом для грубых шуток или трогательных моментов. Актер, похожий на ощипанную ворону, ни с того ни с сего начинает заниматься тренингом. А проститутку Настю и Барона связывают не только любовь, но и одна на двоих пара сапог. В петербургском спектакле абсолютно не важно, прав ли странник Лука, рассказывающий ночлежникам сказки о лучшей жизни. С самого начала ясно, что это всего-навсего сказки, а Лука – один из бомжей, порой не умеющий связно выразить свои мысли. Но, приведя зрителей в состояние шока, Эренбург заставляет их задуматься. А это по нынешним временам уже немало.
Первым человеком, придумавшим театр жестокости, был французский актер и режиссер Антонен Арто. Он заговорил о том, что театр должен не развлекать зрителей, а приводить его в шок. Признанный гуру авангардистов разных стран опубликовал два манифеста, где говорилось, что «театр невозможен без определенного элемента жестокости» и даже «должен быть кровожаден и бесчеловечен». Слова гуру были быстро взяты на вооружение. И хотя Арто позже пытался доказать, что придавал слову «жестокость» совсем иной смысл, остановить процесс было уже невозможно. Принципы театра жестокости по-своему поняли создатели подвальных театров-студий, появившихся в стране после перестройки. Они стали по-настоящему пугать зрителей. Критики, часто бывавшие на таких спектаклях, знали: на первые ряды лучше не садиться: непременно обольют водой, посыплют песком или обрызгают грязью. Жестокость по отношению к зрителям плавно перетекла в чернуху на сцене. Отделить одно от другого было практически невозможно. Хотя провоцировать публику любили не только авангардисты. В спектакле Камы Гинкаса «Играем «Преступление» рубили топором кочаны капусты так смачно, будто это человеческие головы. А когда на сцену выходила живая курица и на нее замахивались топором, зрительницы взвизгивали от ужаса. Из западных режиссеров особым пристрастием к чернухе известен авангардист Ромео Кастеллучи, несколько лет назад привозивший свои спектакли в Москву. В них играли калеки и умственно отсталые люди. А в одном из эпизодов на сцене дробили настоящий лошадиный череп, и зрители слышали подлинный хруст костей.