Действие пьесы Игоря Вацетиса (загадочного автора, в котором всем хочется видеть псевдоним Сергея Юрского и от тождества с которым Юрский энергично открещивается) происходит именно в актерском предбаннике рядом со сценой. Туда забегают переодеться, немного прорепетировать, покурить и выпить пивка в промежутках между выходами на сцену или в антрактах. Разговоры – привычный актерский треп: о бездарях-режиссерах, о графоманах-драматургах, о гибели высокого святого искусства. «Знал бы, что придется играть, я бы десять лет назад повесился бы!» – вздыхает актер Стоцкий (Александр Яцко). «Ты и десять лет назад говорил то же. Надо было двадцать лет назад вешаться!» – парирует его напарник актер Батенин (Александр Филиппенко). Здесь обсуждается, кто сколько получает за съемочный день. И кто как тянет одеяло на себя на сцене. Диалоги и реплики точны, узнаваемы и очень смешны. Драматург явно хорошо знает нравы и быт театрального закулисья.
Параллельно развивается и другая линия пьесы: некая партия готовится к выборам, и политтехнологи должны выстроить стратегию предвыборной борьбы. Тут появляется и партийный босс, и охранник, и парочка бизнес-вумен, одна из которых – личный помощник главы партии, а другая представляет гипнотизера из Молдавии Никифорэ. Надо сказать, что знакомство Игоря Вацетиса с миром политиков явно заочное. Насколько убедительны и правдивы «зарисовки с натуры» в актерском предбаннике, настолько натянуты и придуманы все сцены встреч, совещаний, переговоров политдеятелей. Их быт, их нравы, их словарь, их способ общения – все это оставляет ощущение развесистой клюквы.
Пока две линии спектакля идут, не соприкасаясь, можно отметить, что «актерская» придумана и сыграна забавнее, чем политическая. Но вот когда выясняется, что политическая линия – всего лишь снимаемый загадочным режиссером в том самом актерском предбаннике фильм-спектакль в жанре реалити-шоу, то действие явно начинает сбоить, теряя и юмор, и занятность.
Тем более что к финалу драматург и режиссер решили добавить к клюквенному соку реальной крови. И актер дядя Боря (Сергей Юрский) хватается за сердце прямо в момент съемок кульминационной сцены раскола в партии. Дисциплина превыше всего, и, оправившись от приступа, дядя Боря произносит поперек сценария (что вызывает возмущение невидимого режиссера) пламенный монолог о смысле жизни, о своем поколении, о чести и достоинстве. После чего следуют съемки финального танца мамба. А затем дядя Боря тихо и незаметно умирает прямо на съемочной площадке.
Вообще верность Юрского идеям политического театра вызывает в последние годы уважение и сожаление одновременно. В истории театра остался сыгранный им блистательный Дживола в «Трехгрошовой опере» Брехта, но все остальные заходы в область прямой политики оказывались весьма неудачными. Перефразируя старую поговорку, можно заметить, что мамба отдельно, пафос отдельно, вместе им не сойтись. Если спектакль задуман как милая зарисовка актерского быта (а наиболее симпатичен он именно в этом качестве), то и пафос, и смерть явно взяты напрокат из какого-то другого представления. А попытка пафосно станцевать мамбу – она обречена с самого начала.