Поэт Владимир Вишневский

– С Блоком. Я был буквально болен им. Это он, помимо «шестидесятников», сподвиг меня на стихосложение. Он и сегодня представляется мне самым божественно-загадочным поэтом. Хорошо написал Ходасевич в своем «Некрополе»: «Блок жил как поэт и умер как поэт, когда не смог жить дальше».

– У вас есть муза?

– У меня почему-то имидж некоего Казановы, который в свободном парении занимается поиском женщин. Это не так. У меня есть любимая женщина, по счастью, жена, но это не исключает того, что я могу впечатлиться кем угодно. Этой свободы нас, пиитов, никто не лишит.

Вот вы спросили про музу, а я подумал: как пообветшало и устарело это понятие! Я-то всегда позиционировал себя как поэт, который воспевает все еще разнополую любовь. «Благосклонное внимание женщин – почти единственная причина всех наших усилий», – говорил Пушкин. А вообще стало расхожей шуткой утверждение, что мы уже в меньшинстве при сегодняшней экспансии гей-культуры.

– Насколько вы искренни в своей поэзии или иронии? Чего больше у вас – желания понравиться публике или сказать, что хотели?

– Здесь опять-таки некоторое противоречие. Если ты выходишь выступать «на люди», то ты обязан понравиться публике. Я выступал в разных аудиториях – и в камерных, и в эзотерических… Публика все чувствует – и зависимость, и независимость, которую тоже может оценить. Я уверен: если ты добровольно вышел к публике, то должен удовлетворить ее, то есть иметь успех. А если его нет – переживай его отсутствие. Я говорю откровенно: никогда ничего не писал для публичного исполнения. Просто для сцены выбираю то, а не иное. Возможность говорить то, что я думаю, у меня пока есть. Другое дело – что оставят на экране? Сейчас на каналах появилась не просто цензура, а самоцензура, так, на всякий случай, на упреждение...

Кстати, Евгения Петросяна есть за что уважать. Он занимается историей юмора, он честно выходит на сцену для того, чтобы рассмешить людей, он хороший организатор и отец своим артистам. Это я объективно говорю.

– А вам смешно от того, что показывает Петросян?

– Ну, не особо смешно, но пусть все это радует публику. Я сам веду на одном из каналов программу «Парк юмора». Если говорить о ней, то мы стараемся показывать качественный юмор и стильно его подавать. Другое дело, насколько это у нас получается. Выбор, к сожалению, не очень большой, но это счастье, когда удается найти в архивах раннего Хазанова или нерастиражированного Жванецкого, а то и просто показать классику и для ликбеза напомнить о Райкине.

– Слышал, что вы создали какое-то свое дело.

– С некоторых пор, оставаясь по определению одиноким поэтом, который несет ответственность за свои книги и стихи, я еще зажил командной жизнью, став президентом творческой структуры «Шоу Вишневского сада». Этой компании я отдал свое имя как бренд. Мы предлагаем большой комплекс услуг (непривычно звучит) – от креативных до сценарно-постановочных, от больших шоу до корпоративных капустников и мультипликации.

– Вы дружны с Евтушенко и с Вознесенским. Можете сказать, чье из них благословение вам дороже?

– Мне повезло, что я имел роковую удачу возрастать в пору культа поэзии «шестидесятников». Именно Евтушенко и Вознесенский «совратили» меня поэзией. Они явили мне, советскому школьнику, пример того, что может дать мужчине занятие поэзией. Это, на мой тогдашний наивный взгляд, любовь женщин, благосостояние, поездки за границу и – слава, слава. Я желал славы, мною двигало мальчишеское или еврейское честолюбие, и такой пример мне подали именно Вознесенский и Евтушенко. Именно благодаря им крепло ощущение, кем должен быть настоящий мужчина. Уже потом я прочитал у Лорки: «Самая горькая участь на земле – быть поэтом».

Долго «работая» молодым поэтом, я мечтал, чтобы меня узнали и оценили Вознесенский и Евтушенко. А когда вроде бы пробился и «успокоился», то, как сказал тот же Дидуров, «Все будет, стоит только расхотеть». Евтушенко поначалу сердито приглядывался ко мне, но в результате включил в свою антологию «Строфы века» мои лирические стихи.

Но сегодня мне, например, неприятно видеть, как некоторые фигуры и деятели, пережившие пик своей славы, склонны интересничать и прогибаться перед молодыми и модными людьми. Еще смешнее, когда последних начинают направо-налево называть «культовыми». Таковыми назначить сегодня могут кого угодно. Куда ни войдешь – везде уже четыре «культовых», семь «сакральных» и восемь «знаковых» сидят и закусывают.

Правда, я и сам иногда ловлю себя на этой совковой слабости, порыве, потому что начинает тревожить, что отстаю от жизни, выпадаю из рейтинговых обойм. Четыре года назад в день рождения я сочинил: «Чего б себе я скромно пожелал? Не надоесть бы ни себе, ни миру. Чтоб я всех вас не так заколебал, как Ким Чен Ир российских пассажиров».