Татьяна Трепашкина

– Татьяна, вы верили, что вашего мужа в ноябре выпустят условно-досрочно, как это было в сентябре?

– Да, я готовилась к его освобождению. Думала, как детей предупредить, как мы его встретим. Меня очень адвокаты обнадежили, все вокруг говорили, что его отпустят, потому что на половине срока всех отпускают. А его оставили, но я, честно говоря, не удивилась. Читала в Интернете, что он с кем-то там не поздоровался. Со временем перестаешь таким вещам удивляться, ясно ведь, что просто так его не отпустят. Вообще, у меня такое впечатление сложилось за все эти годы, что ему там лучше, чем здесь. Мы ведь с ним даже не созванивались после суда. Я ему через адвоката Елену Липцер передала два письма, а он на них так и не ответил.

– Ему в тюрьме лучше, чем дома?

– Да, как ни странно это звучит. Ему хорошо в этой своей правозащитной стихии, а о семье он почти не думает. Мы с ним постоянно ссоримся, то есть ссорились из-за этого. Это как болезнь какая-то, мания великого мессии. Он в одиночку хочет переделать наше правительство, которое уже давно живет по понятиям. Хочет показать, что законы российские все-таки действуют. Борец за правду эдакий. Но ведь это невозможно сделать одному. Никому еще не удавалось, а он все бьется как рыба об лед. Осенью его чудом выпустили, я уж подумала, что все кончилось, дети к нему заново начали привыкать, а он назад вернулся, к нарам своим любимым.

– Он ведь не по своей воле в колонии оказался…

– У него была масса возможностей избежать заключения. Не секрет, что Борис Березовский предлагал ему перебраться в Лондон, а он отказался. Я не знаю подробностей, потому что он меня в свои дела особенно не посвящал. Но я уверена, что можно было как-то все устроить иначе: уехать, откупиться, переждать. Если бы он столько шума не поднял в те две недели, его бы, может, оставили в покое.

– Чем Михаил Иванович занимался перед тем, как его снова отправили в Нижний Тагил?

– Ой, это целая история. Он так неожиданно появился, для нас это был настоящий стресс. Когда он мне позвонил из аэропорта Екатеринбурга, я подумала, что он шутит, он вообще поприкалываться любит, а потом услышала, как объявляют какой-то рейс. И я, и дети рады были его видеть, но он вместо того, чтобы заняться нами, съездить куда-нибудь, отдохнуть, тут же начал с кем-то созваниваться, писать какие-то свои бумажки, все перевернул вверх дном. Журналисты трезвонили постоянно, я даже помню, что он им рассказывал, причем всем одно и то же: про кости, которые в тюремном супе плавали, про шкурки фасоли и про штрафной изолятор. Все это он тараторил в трубку с утра до вечера, запершись у себя в кабинете. Конечно, он знал, что его наверняка упекут обратно в колонию, потому что решение об УДО моментально опротестовали. Но он, видимо, не собирался прятаться. Сказал мне: «Я еще поборюсь». Через день мы с сестрой стали замечать, что за нашей квартирой следят, а потом его забрали прямо на глазах у детей.

– Как дети переживают всю эту непростую ситуацию? У Михаила Ивановича их пятеро?

– У нас с ним вообще-то двое. У него от первого брака уже взрослый сын и еще двое приемных. Так что я могу говорить только за наших девчонок Лилю и Ангелину. Лильке сейчас три года. Когда Мишу забрали в первый раз, она совсем крохотная была. А когда осенью он объявился, она на него смотрела с опаской, как на чужого дядю. Постепенно я ее приучила к мысли, что это папа. Так она ко мне прибежала и говорит: «Мам, пусть папа Миса обратно уезжает». Он так и сделал. Теперь она спрашивает: «Где моя папа, когда моя папа придет?» Ангелине 9 лет, она учится в третьем классе и, конечно, все понимает, но мы в семье о Мише мало говорим. Надо все-таки своей жизнью жить. Детям учиться надо, мне – на работу устраиваться. Я училась на специалиста в области торговли, но сейчас этим заниматься, наверное, не буду. Есть несколько предложений по работе, но я пока говорить не хочу – боюсь сглазить.

– Вам кто-то помогает, пока Михаил Иванович в тюрьме?

– Очень помогали его друзья. И среди коллег Мишиных оказались хорошие люди, с которыми мы до сих пор поддерживаем отношения. Так что в этом плане я не жалуюсь. Но все равно одной жить несладко. Я иногда по нему скучаю, а потом как подумаю, что он добровольно из семьи ушел, такое зло берет, что не до скуки. В тюрьме он всем подряд помогает, многие его сокамерники благодаря ему из тюрьмы вышли, а сам все никак. Всем обездоленным помогает, а о родных детях забыл. Он и в тюрьму-то попал из-за своей доверчивости – сам даже так в письмах писал, пока мы еще переписывались.

– Вы давно перестали писать друг другу?

– Да, перестали уже давно. Звонил последний раз месяц назад, что-то просил. Я к нему не езжу – в колонии не была вообще ни разу. Чем я ему там помогу? Да и детей не хочется одних оставлять даже на короткое время. Их с собой брать тем более не хочу.

– Странно. Вот к Ходорковскому жена ездит.

– Ездит, да? Ну, не знаю. Мне кажется, что, если бы Ходорковскому представился такой шанс выйти на свободу, он бы им воспользовался и в тюрьму больше не вернулся. И потом у Ходорковского столько денег, столько соратников, чтобы бороться, а мой в одиночку на рожон лезет. Это неправильно. Не думайте, что мне безразлична его судьба. Я его жду и очень надеюсь, что он выйдет. Но больше всего я хочу, чтобы на свободе он забросил эту свою правозащитную деятельность и занялся бы чем-нибудь другим. Каким-нибудь бизнесом. Только не помощью всем людям. Сейчас его помощь очень нужна нам.--------------------