Спектакль «Господа Головлевы» на Малой сцене МХТ действительно добротный. Крепко сделанный, на полной режиссерской выкладке, полный «фенечек», шуток, вставных номеров, точно вписанный в камерный формат малого пространства. Художник Николай Симонов выстроил на сцене что-то среднее между домом и загоном: деревянные белые стены, где гордо висит аляповатый ковер с красными маками, кучи белых мешков с припасами, электрические лампочки, изображающие лампадки, деревянный стол, стулья, стеклянная выгородка, вымазанная известкой, которую безуспешно отмывают сенные девки. Из эсхатологической истории о гибели души и мира Кирилл Серебренников вычленяет камерную летопись одного неудачливого семейства. Фантасмагорический мир Салтыкова-Щедрина сужается до комнатных размеров.
Режиссер с юмором и фантазией создает атмосферу семейного дома, где режут хлеб, ставят детей на горох, раздают подзатыльники слугам. Властная хранительница дома – Арина Петровна (Алла Покровская) – одна из лучших актерских работ этого сезона. Вся точно высеченная из одного куска мрамора, ее Арина Петровна искренне не может понять, почему из всех ее хлопот ничего не выходит. Вслушивается в строки письма сыновей и, не выдержав, вскидывается в сердцах.
Честно сохраняя сюжетные линии романа, режиссер пытается «оживить» монотонность историй специальными приемами. Вот на стене вспыхивает надпись-заставка, как в старых мультфильмах: «Головлево. Детство». Три великовозрастных балбеса в шерстяных колготках слушают урок. Степка-шалун (Эдуард Чекмазов), хулиганя, поджигает юбку сенной девке. Юбка вспыхивает, девка визжит (эпизод чудно придуман и сделан!). Сын Павел (Алексей Кравченко) сонно тянет носки колготок и получает от маменьки подзатыльник. А сын Порфиша (Евгений Миронов) умильно слушает Священное писание. И делает неожиданный вывод: тоном христианского мученика он объявляет, что это брат Степан украл с кухни пирог.
Салтыков-Щедрин – автор неблагодарный, и одних честных намерений для него мало. Он требует со-мыслия, со-чувствия, со-творчества. В комнатный формат помещается плохо. Реальный ужас гибнущего мира подменяется эффектными и придуманными «режиссерскими» ужастиками. На Иудушку надевают зеленые крылышки, и он порхает по сцене мухой – жутковатой пародией на ангела. И совсем клюквой смотрятся развеселые упокойнички.
Отсутствие масштабного решения оказалось губительным, прежде всего для центральной роли – роли Иудушки Головлева. Ясный чистый взор, приятный тембр голоса, мягкая ласка интонаций – Иудушка–Миронов точно каждой фразой возвещает о светлом празднике и искренне обижается, почему никто не радуется ни ему, ни празднику. Виртуозный артист Евгений Миронов показывает, как много оттенков можно извлечь, играя на одной струне, как можно сплясать вальс на пятачке режиссерского рисунка. Как он вдруг умеет перейти от злобы к умильности, от искреннейшего недоумения к столь же искреннему возмущению. Кажется, еще чуть-чуть – и распахнутся двери в другие комнаты Иудушкиной души. И развернется во всю свою оглушительную громаду этот тать и кровопивец. Но нет. Где-то уже посередине роль начинает буксовать на месте. Иудушка проходит по спектаклю, не меняясь, он теряет всех родных. И ни разу не дрогнула, не поколебалась интонация апостола. Ни разу даже тень не омрачила лицо. Даже финальную сцену раскаяния он проводит все на той же убеждающей интонации, которая успела за четырехчасовой спектакль потерять и прелесть открытия, и убедительность.
Усиливаясь нагнать жути – режиссер нагоняет скуку, пытаясь подняться на вершины пафоса – оказывается заложником собственных штучек, смерть превращается в аттракцион. И приятный во всех отношениях вечер вдруг заставляет вспомнить классическое: «Скучно жить на этом свете, господа!», – как когда-то вздыхал старший современник Щедрина. И полтора века спустя остается ему только поддакнуть: «скучновато».