Писатель Людмила Улицкая

– Недавно вышел в свет сборник ваших рассказов «Люди нашего царя». Такие оптимистические сюжеты в российской литературе встречаются не часто. Вы взялись за жизнеутверждающую книгу по каким-то внутренним или внешним причинам?

– Некоторое время тому назад, когда рукопись была готова и уже ушла в типографию, я отдала ее прочитать моей молодой подруге, писательнице. Она сказала, что впала в депрессию, и, пока читала, перед ней все время возникал вопрос: а зачем мне это читать – так это тяжело. Я, признаться, ужасно расстроилась – неужели я до такой степени ложно оцениваю то, что делаю? Мне ведь вовсе не казалось, что я показываю какие-то ужасные бездны. Напротив, у меня даже было намерение пробиться через тяжесть, бессмыслицу, непонимание к осмыслению и принятию жизни такой, какова она есть… Словом, ваша оценка книги как «оптимистической» меня очень радует. Хотя сами термины «оптимизм» и «пессимизм», как и многие другие понятия прошлого века, настолько износились, что сегодня хотелось бы найти какие-то иные системы координат, системы оценок. Оптимизм в сегодняшнем мире выглядит часто глуповатым, а пессимизм в некотором смысле даже безнравственным. Но эти новые координаты, если они и родились, то не сформулированы. Здесь речь идет скорее о категориях «принятия» и «непринятия» жизни в том виде, который нам предлагается.

– Вы пишете о человеческом счастье как о растворении человека в мире...

– Это, мне кажется, очень высокое состояние. Человеческое «Я» иногда становится столь огромным, что заслоняет собой весь мир, и тогда весь мир оказывается лишь инструментом для удовлетворения этого огромного разросшегося чудовища. Это великий процесс в душе человека, когда собственное «Я» уменьшается, оставляя место всему остальному миру, который «не-я». Это очень плодотворный процесс, и люди, которые вступают на этот путь, испытывают огромную радость бытия. Высокопарно получилось? Но я приблизительно так чувствую.

– Для такого взгляда на жизнь вам понадобилась литературная маска – героиня по имени Женя. Значит ли это, что вы сами не верите в бытовое чудо, не можете, когда случается несчастье вместо «за что мне это» спросить «для чего мне это»?

– Да. Если хотите, ухожу от ответственности. Героиня Женя – все-таки не я, Людмила Улицкая. Она – мой делегат, мой представитель в большей мере, чем другие герои, которых я придумываю. Что же касается этого вопроса – «Для чего это происходит?», он действительно очень важный. Но я ведь не проповедь читаю с амвона, я хочу поделиться своими небольшими открытиями. А в описанной истории нет никакого чуда – есть несчастье, случившееся с мудрым и благородным человеком (по сюжету героиня лишилась ноги и смирилась со своим несчастьем. – «НИ»), и откровение, которое лично я получила, когда это увидела. Здесь и было то «принятие» жизни, о котором я упомянула.

– Многих второстепенных героев вы называете «незначительными». Считаете, что «незначительные» люди в жизни бывают или это авторская оговорка?

– Это ведь то самое, что я пытаюсь опровергать! Для меня очень важны эти «незначительные». Они незначительные с точки зрения мира, который поклоняется новому богу – успеху. Для меня они самые любимые герои. Одна из таких «незначительных», стоящих на обочине жизни, ни на что не претендующих – ничего не добивающихся, тихая и достойная, Медея Синопли, героиня романа «Медея и ее дети». Это вопрос оптики.

– Вы не раз упоминали о чисто русской проблеме разных церквей – воюющих и делящих прихожан, в то время как, по вашим словам, в США существуют церковные службы даже для животных, и никто по этому поводу не возмущается. Эта проблема действительно так важна для вас?

– Для меня это решенная проблема. Наличие вражды между общинами – факт их несостоятельности. Взаимной. Проблема это не моя, это проблема церковная. Если христиане не могут найти общего языка, имея общего Бога, что говорить о тех мусульманах, которые рассматривают христианский мир как враждебный? С этим сегодня сталкиваются все, но решение принимает каждый человек лично: как он относится к своим соседям, которые живут и думают по-другому. Условности создают люди, а потом возводят их в закон.

– Часто ваши герои – инвалиды...

– Инвалиды, нищие, умственно отсталые постоянно попадают в мое поле зрения именно по той причине, что мне не нравится ведущая модель, по которой главным критерием и даже самой целью жизни оказывается успех. Меня всегда интересовали люди, сознательно остающиеся на обочине. Не только те, кого жизнь вышибла из успешной колеи, но и те, кто добровольно пребывает на том месте, куда они поставлены от рождения и с достоинством исполняют свое служение, как они его понимают.

– В вашем рассказе «Менаж а труа» героиня Фрида, приютившая бывшего мужа вместе с его новой женой, подавляет в себе ревность. Она – женщина «из так и не наступившего коммунистического будущего». По-вашему, среди советских людей была подобная легкость отношений? Существовал ли в действительности советский «исторический оптимизм»?

– «Исторический оптимизм», конечно, существовал. В конце концов исполнялась революция разнузданной чернью, которая крушила и уничтожала все вокруг, не щадя ни живых людей, ни культуры, но задумана-то она была «историческими оптимистами», утопистами с ограниченным воображением. Но рассказ-то не об этом. Социальные обстоятельства – фон, на котором происходит роман двух женщин, объединенных их бывшим мужем. Особой легкости в отношениях я не отметила бы в жизни советских людей тех поколений, которые я застала. Испокон века нравственные нормы в разных слоях общества сильно различались – артистическая среда всегда славилась свободой отношений, а рядом существовал патриархальный мир, в котором нравы были очень строгими. Пожалуй, наоборот, сегодняшнее общество представляется мне гораздо более свободным и терпимым.

– У многих ваших рассказов сюжеты почти романные, вмещающие целую жизнь персонажей и истории целых семей. Не думали ли вновь взяться за роман?

– Действительно, многие из моих рассказов могли бы быть «раскручены» до значительно большего объема, и я знаю, как это сделать. Но мне-то как раз хочется обратного: сделать вещь очень экономно и концентрированно. Мои интересы к новому роману меня совершенно не подталкивают. Наоборот, движение идет в совершенно противоположном направлении. Задуман большой проект для детей. Хотелось бы издать серию книг, привлекательных для детей, но при этом очень полезных. Про разнообразие людей, про то, как живут, едят, играют, ссорятся и мирятся другие люди, отличные от нас. Знание о другом человеке, о его культуре помогает избавляться от агрессии и ненависти, которыми все так заражены. Поскольку вкусное и полезное всегда совмещаются неохотно, дело это продвигается с большим трудом. Может быть, роман написать было бы проще. Но уже поздно об этом говорить, – слишком много людей втянуто в этот проект.

Справка «НИ»

Людмила УЛИЦКАЯ родилась 23 февраля 1943 года в Башкирии, где ее семья находилась в эвакуации. После войны вернулась в Москву. Окончила МГУ, получив специальность биолога-генетика. Работала в Институте общей генетики АН СССР (1968–70), но была уволена за перепечатку самиздата. Работала завлитом Камерного еврейского музыкального театра (1979–82). Писала очерки, детские пьесы, инсценировки для радио, детского и кукольного театров, рецензировала пьесы и переводила монгольские стихи. Публиковаться начала в 1983 году. Известность пришла после выхода фильмов, созданных по ее сценарию: «Сестрички Либерти» (1990) Владимира Грамматикова и «Женщина для всех» (1991) Анатолия Матешко, и после публикации повести «Сонечка» (1992). За это произведение Улицкая получила французскую премию Медичи (1996) как за лучшую переводную книгу года, а за роман «Казус Кукоцкого» ее наградили российской Букеровской премией (2001). Людмила Улицкая член Русского ПЕН-центра с 1997 года.