Путаники «Букера»

Светлана ВАСИЛЬЕВА. «Превосходные люди»

Теоретик и практик современной женской прозы Светлана Васильева в свой первый роман вплела сразу несколько сюжетов, причем в каждом из них вывела на первый план девушек. Многим женская литература кажется слишком вычурной и многословной – хоть стреляйся. Для них в качестве контрольного выстрела в основной роман вставлен еще один романчик с феминистскими нотками, написанный главным действующим лицом Фотинией Кокушкиной.

Свое собственное творение Светлана Васильева сравнила со сложным венком, а всю современную литературу с путешествием автостопом: в любой момент можно затормозить, чтобы вставить в повествование какие-нибудь письма героев друг другу, лекцию о теории жанров или даже эссе о Гумилеве. Ветви «венка романов» соединяются друг с другом сначала ненавязчиво – одной-двумя мыслями, а затем оказываются крепко сплетены воедино сюжетной канвой.

Одна ветвь – светская, карнавальная (тем, видно, и запавшая в душу председателю жюри «Букера» Василию Аксенову), с верблюдами и павлинами, с явлением призраков и поисками фамильных драгоценностей. Другая – возвышенная, религиозная, с поучениями чаду, краткой хроникой Борисо-Глебского монастыря и полным списком монастырских сестер. С долгими молитвами в нетопленом чулане, где чулки примерзают к полу. С преследованиями богомольных сестер после революции.

И кажется, не может быть между этими двумя романами ничего общего. Дореволюционных девушек воспитывали в кротости и покорности, а наших современниц – в баловстве и лености. Но нет: монахиня Анна оказывается дальней родственницей бизнес-леди Фотинии.

В новой России религиозная проза пробудилась ото сна, и заявила о своих правах почти одновременно с женской, и тоже стала течением. Причем от «Соборян» Лескова до недавнего хита – книги Майи Кучерской «Современный патерик» – верующие писатели не стеснялись, любя, иронизировать над батюшками и матушками. Ничто человеческое священнослужителям не чуждо. В книге же Светланы Васильевой все земное сосредоточилось в современной части романа. И там же высветилась абсолютная потеря веры во что бы то ни было – в бога, в любовь, в единение людей. Так и остается современная героиня по фамилии Кокушкина (от слова «кукушка») птицей, выкормленной в чужом гнезде – без роду-племени, без пути-следа.

Евгений КУЗНЕЦОВ. «Быт Бога»

«Жизнь не читается, как книга, с закладкой – но где откроется». Евгений Кузнецов, сочиняя роман, быстро пролистывал жизнь своего персонажа вперед и назад, захлопывал книгу-судьбу, чудил и тыкал пальцем наугад в небольшие, совсем незначительные эпизоды.

Этот стиль – для очень подготовленного читателя. Эдакая «орнаментальная проза» – узорчатая, как поэма. С заново придуманными лексикой, синтаксисом и логикой. Мысль и сюжет этого романа отталкиваются от детской выдумки назвать всех сослуживцев новыми именами, все явления – новыми названиями. Такие «правила игры» нужны главному герою романа, следователю прокуратуры, чтобы жить «величественно», осознавая каждый момент не «как все». При этом герой считает, что сумасшедший не он, а все вокруг. Что его окружают безумие и «бред реальности».

Однажды он понимает, что дети не сворачивают, если идти им прямо навстречу, потому что у них пока еще есть собственный мир. Их пока не научили, что мы все живем в одном общем мире. И еще свой, отгороженный мир каждого человека открывается во время скандалов – например, на судах о разводе.

Психологические ситуации этого романа можно приводить как образцовые, чтобы изучать «остранение», по Шкловскому (незамутненное восприятие, лишенное культурных шор и предрассудков). К примеру, по мнению героя, если отключить звук телевизора, то певица на экране будет так хищно скалиться, как будто требует славы и денег. И вообще, думает следователь Сергея Кузнецова, почему зритель должен платить певцу, а не наоборот?

С «орнаментальной прозой» – как с музыкой. Не ляжет на душу мотив, не втянет ритм, не понравится текст, который герой постоянно выдумывает себе вместо жизни, – и тогда уже никакой бредовой идеей читателя к этой книге не приманишь.

Михаил ШИШКИН. «Венерин волос»

Если разложить этот живой и сильный роман на сюжеты, то получится вполне приемлемый сборник рассказов и пара повестей.

Выделится в нем история главного героя, переводчика-толмача из Швейцарии, который пишет в Россию письма своему маленькому сыну. Он вспоминает, как расставался с бывшей женой. Как она (архетипическая Изольда из средневекового романа), ссорясь с толмачом, открывала текстовый документ в компьютере и представляла, что описывает семейные скандалы своему прежнему, погибшему мужчине – Тристану. И толмач, наткнувшись на этот файл в их общем компьютере, ревновал (сцены примирения Изольда не описывала).

Вторая крупная история выходит из воспоминаний и дневников знаменитой певицы – искренних, ярких, – будто автор сам побывал в женской шкуре. Хитрый писатель знает: жанр дневника отличается от жанра воспоминаний тем, что герой в каждый момент не догадывается, что будет с ним завтра. Сегодня героиня-певица смеется над предложением неуклюжего старого холостяка, а уже в следующей записи забывает сомнения, ведь так сладко звучат слова «мой муж». Так удивительно без конца их повторять.

Третий крупный блок в романе – истории, рассказанные российскими беженцами, которые мечтают жить в сытой и чистой Швейцарии. Каждый день толмач переводит их с русского на немецкий. И день за днем эти выдуманные истории сливаются в одну шаблонную сказочку, выстроенную по всем законам жанра. В сказке должна быть инициация – система препятствий (расстрелы, насилия, шантажи), выстроенных злодеями (чеченцами, бандитами, начальником детского дома). И должен быть хороший конец, как в детективе: гармония мира восстанавливается, и замученный герой обретает покой – скажем, политическое убежище в развитой европейской стране.

По сути, день за днем все эти беженцы рассказывают одно и то же. Так каждый из нас проживает один и тот же роман – иначе, если бы люди не узнавали себя в других, наверное, литература была бы невозможна. В каждой истории – и у толмача, и у певицы, и у беженцев – были и любовь, и расставание, и болезнь ребенка. Герои отличаются только внешностью. Автор смешивает их реплики, и получается невнятный гул, как в метро, – не разберешь, кто говорит: античный царь или популярная телезвезда. И толмач, как выясняется, совершил самую серьезную ошибку, стараясь вытеснить Тристана, а не заменить его для Изольды. Первична история. Она – рука, а человек – лишь варежка-кукла, которая надевается на эту руку во время кукольного спектакля.