Алексей Митрофанов

– Алексей Валентинович, вы публичный и даже в некоторой степени богемный человек, а с другой стороны, как-то заявили, что новогоднюю ночь проведете наедине с телевизором, отключив все телефоны. Что, иногда бесконечное шоу утомляет?

– Дело в том, что так называемые тусовки – это часть моей работы как политика. Я московский человек, я избирался здесь кандидатом в мэры. Может быть, в провинции это вызывает непонимание, но на самом деле тусовки являются частью столичного образа жизни, когда за короткое время нужно повидать очень большое число людей, со всеми переговорить, обменяться информацией. А на встречи по отдельности можно потратить целую неделю. Этим меня, собственно, и привлекают различные неформальные мероприятия. Москва – один из четырех мировых центров, три других – Нью-Йорк, Лондон и Париж. Здесь вся культурная жизнь, и вся культурная элита здесь сосредоточена, а значит, возникают разнообразные мероприятия. И публичный политик, то есть тот, кто борется за избирателей, должен участвовать в них. Когда люди говорят «а мне это неинтересно», мой ответ им – значит, не занимайся политикой. Занимайся другой работой – инженеру это не нужно, руководителю небольшой фирмы – тоже. А публичному политику, которому нужны голоса избирателей, без этого не обойтись.

– Нередко в своих выступлениях вы используете достаточно эпатажные приемы. У вас к этому природная склонность или вы невольно (а может быть, вольно) копируете своего партийного шефа Жириновского?

– Я не считаю, что у Жириновского и у меня есть какие-то моменты эпатажа. Дело в том, что с самого начала мы пошли путем откровенного и искреннего разговора с избирателями. Я вообще считаю, что Жириновский – первый настоящий постсоветский публичный политик такого европейского, мирового класса. Потому что все остальные – дети номенклатуры, даже включая Ельцина. То есть люди, которые лицемерят, говорят по бумажке или говорят вещи, в которые сами не верят, и боятся сказать что-то от себя, потому что это может создать им проблемы. Так сложилось, что представители ЛДПР – дети демократии, и мы говорим искренне. Если у нас это отнять, то мы потеряем одно из главных своих качеств. Но почему-то наша искренность воспринимается как эпатаж. Очень многие люди мыслят так же, как и мы, но они не могут этого сказать. К сожалению, все мы еще ходим в «советской шинели», которую Сталин на нас надел.

– Вы не мыслите для себя карьеры вне партии?

– Вне партии в политике делать нечего. Можно быть политическим обозревателем, как Никонов, или работать консультантом какого-то фонда, но изменять ситуацию в стране может только партия, потому что у нее есть такая возможность. Я считаю, что мы уже 14 лет влияем на страну. И главное, что мы делаем, – пытаемся избавить наш народ от комплекса неполноценности. Поймите, мы на собственном примере показываем людям, что предрассудки надо отбросить. Мы играем роль успешных людей. А не как коммунисты, пытающиеся «косить» под бедных. Хорошо, вы – бедные. А как вы тогда собираетесь вести политическую игру?

– Кстати, о коммунистах, но бывших. Вам почему-то дали кличку «Громыко». Как вы к этому относитесь?

– Я всегда считал, что это поколение – Брежнев, Громыко – оставило нам гораздо более серьезное наследство, чем дачи на Лазурном Берегу, которые только и может оставить нынешнее поколение политиков. И все 14 лет в партии я боролся за сохранение этого наследства. А попытки привязать ко мне разные прозвища, ярлыки – неизбежные издержки публичной деятельности. Ведь часть людей всегда тебя не любит – просто потому, что физиономия не нравится. Я встречал таких людей, которые мне это откровенно говорили.

– А вы довольны своими внешними данными?

– Я не считаю себя симпатичным. Дело в том, что в политике трудно считать себя симпатичным человеком, потому что ты всегда наступаешь кому-то на хвост своими действиями и высказываниями. Кому-то это абсолютно не нравится. Нельзя раздать «всем сестрам по серьгам», чтобы все были удовлетворены.

– Ну а помимо политических необходимостей вы с кем-то общаетесь, где-то бываете?

– Все, что я делаю, так или иначе имеет отношение к политике. Если, допустим, я вчера встречался с Юлей из группы «Тату» (мы с ней обнимались на одной тусовке), это тоже имеет отношение к политике. И я считаю, что «Тату» – это один из немногих примеров, когда Россия задала моду для всего мира. Когда девочки в Японии надевали такие же юбочки и ходили за ручку в школе – это от нас. К сожалению, последние тридцать лет мы все заимствовали у Запада. Они нас научили глянцевым журналам, загорать голыми, пользоваться кремами, женщин – заниматься эпиляцией. То есть мы сами ничего не дали. Надо заметить, что большевики с 1917-го по начало 60-х очень сильно воздействовали в психологическом плане на мир. Модны были левые идеи, наши спутники. Победа в войне прибавила нам авторитета в той же Европе. И вдруг с 60-х годов мы превратились полностью в бюрократическое общество, омертвевшее, ничего не дающее миру. Я подвожу к тому, что, как ни странно, две девчонки из «Тату» дали миру такой пример раскрепощенности, что все до сих пор пребывают в шоке.

В свое время такую моду для России задала группа «Ласковый май». И я активно им тогда помогал, и мы дружили с Разиным, и оба были худыми: и я, и он были в три раза тоньше. И я считаю, что «Ласковый май» в 88-м был как Beatles для Запада в 60-е годы. Это полный протест против всего старого: старой эстрады, филармонии. Пусть на меня не обижается Иосиф Давыдович Кобзон, которого я очень уважаю, но все это очень ассоциировалось с советской культурой, предельно консервативной. И вдруг дети выскочили. И с точки зрения шоу-бизнеса, в мире еще такого не было, когда люди работали по шесть концертов в день на стадионе. Я лично, помню, отправлял телеграммы в обкомы, чтобы детей отпустили с уроков, и там из обкома шла команда, что, дескать, надо отпустить, что это благотворительная акция. Я помню, какая радость была, реальное поклонение – и вообще просто фантастика, прорыв, революция.