Высота художника

Кто сказал, что Томас Остермайер – художник социальной темы? Правильнее было бы сказать, что он художник экзистенциальный. Когда Нора говорит «нет», уходит от мужа и от буржуазного благополучия, построенного на мнимых ценностях, – это пьеса Генрика Ибсена, драматурга начала двадцатого столетия. Когда Нора говорит «нет», стреляет в мужа и убивает его – это уже Томас Остермайер, художник следующего века. Взяв социально-бытовую драму, режиссер изменил в ней финал и тем самым перевел все события в иное, уже небытовое измерение. Отчаянный экстатический акт, приведший к преступлению, открыл нам бездны иррационального человеческого бунта. Нора (Анн Тисмер) словно взрывной волной оказалась выброшенной из быта в бытие.

Она сидит на корточках у стены своего дома, и этот молчаливый финал длится несколько минут. Какие чувства обуревают ею? О чем она думает? Она, конечно, в смятении, но она ни в коем случае не раскаивается. С какой холодной методичностью за минуту до этого она протерла платком пистолет, чтобы уничтожить отпечатки пальцев и снять с себя подозрения. Она теперь вне дома, вне общества, вне цивилизации. Она изгой, преступница и жертва в одном лице. Она один на один с самой собой, в тотальном одиночестве.

Этот бунт не в границах семьи, а в пространстве всей буржуазной цивилизации, со времен Ибсена состарившейся на сто лет. Увеличившей свои грехи, приблизившейся к распаду, что хорошо иллюстрирует по-новому выписанный образ доктора Ранка (Ларс Эдингер), больного СПИДом, которым он заразился в своих связях с мужчинами. Он здесь – падший ангел, неслучайно появляющийся в белом, сильно помятом маскарадном костюме с крыльями за спиной и в болтающемся над головой нимбе, пьяный и раздавленный сознанием того, что жить осталось очень недолго. В этой цивилизации по-прежнему незыблемым остается только эталон преуспевающего делового господина Хельмера (Йорг Хартманн): карьера, деньги, дом, дети, подарки к Рождеству, миленькая жена, послушная и очаровательная, как ребенок. Все наивно, сентиментально. Старая буржуазная европейская идиллия.

На сцене и водружен этот идиллический дом (художник Ян Паппельбаум), созданный по последним европейским стандартам, двухэтажный, со стеклянными раздвигающимися дверями, с гостиной, в которой стоит огромный аквариум с живыми рыбками. В какой-то момент вода окрасится кровью. Но сначала это будет шутка, милая игра шаловливой Норы, которая вскоре тоже переоденется в маскарадный костюм с кровавыми подтеками. В финале кровь станет настоящей, когда безжизненная рука убитого Хельмера, который рухнет наземь у самого аквариума, упадет в воду. Идиллия окончательно разрушится.

Томас Остермайер в своем спектакле говорит о том, что человек за последние сто лет сильно изменился. Стал еще сложнее, внутренне конфликтнее, иррациональнее. Он больше не вписывается в рамки рождественской сказки. Потому что он нарушает одну из основных нравственных заповедей всей цивилизации – «не убий». Но убийство – это единственная акция, которой можно сотрясти основы мира. Это очень жесткий взгляд. Но это взгляд художника-гуманиста.

В основе своей спектакль защищает естественные человеческие ценности – жертвенность, любовь к ближнему. Ведь именно жертвенность проявила Нора по отношению к своему мужу, когда, спасая его от смертельной болезни, увезла на юг, предварительно заняв под проценты деньги и подделав подпись своего отца. И именно эту жертвенность Хельмер не принял в расчет, когда обрушивал на Нору свои обвинения в подлоге, за который грозит тюрьма. Он, как и следует образцовому буржуазному господину, чтит закон и не хочет исходить из соображений простой человечности. Нора и убивает его за его равнодушие к ее жертвенности, за бессердечие и за то, что формальная сторона дела для него важнее сущностной.

Чтобы восстановить нравственный закон, Нора его попирает. Вот парадокс всей цивилизации, слишком неподвижной, закоснелой в своих догмах. Бунт личности стал яростнее, радикальнее. Но и бунт не приносит личности избавления от невероятно обострившегося внутреннего конфликта. Выйдя за пределы системы жизни, Нора оказывается в разреженном пространстве, в чистой экзистенции, где нет ни Бога, ни морали, потому что она все это уничтожила. Нет ни порядка, ни хаоса, а только одинокая и больная человеческая душа.

Что поражает в этом спектакле? Прежде всего высота мышления художника. Он выражает целостный взгляд на европейскую культуру и европейскую цивилизацию, потому что он находится в позиции превосходства. А не в позиции зависимости. Наши художники очень зависимы от благ начинающей развиваться цивилизации, наше общество – общество нуворишей, для которых деньги, карьера, групповые интересы важнее духовных ценностей. Мы не верим в то, что человек есть мера всех вещей. Европейцы в это верят еще со времен эпохи Возрождения. В этом разница в нашей ментальности. Поэтому откуда взяться высоте в позиции художника? Наше новое поколение еще не понимает, что до тех пор, пока мы сами не наработаем культурные ценности, мы будем смотреть на Запад снизу вверх. Думается, секрет Остермайера не в том, что он выдумывает какие-то особенно эффектные мизансцены или применяет шоковые приемы, или создает что-то неописуемо красивое, или выразительно передает уродство. Секрет его не в формальном владении профессиональным мастерством. У нас тоже есть мастера, умеющие создавать эффектный театр. Но у нас нет (берем поколение его ровесников, а ему 36 лет) режиссеров, которых можно было бы с правом назвать художниками. Почти нет. За редчайшим исключением. А есть те, кто ориентирует себя на моду, на успех, на вхождение в рыночный театр, на истеблишмент, на суету и шумиху. И пройдет еще очень много лет, прежде чем настоящие художники смогут у нас появиться.