– Лидия Александровна, что все-таки за история с этим ремонтом? Ведь родственники погибших заложников сейчас говорят, что именно тогда неизвестные рабочие спрятали в школе оружие и взрывчатку.
– Да никакого ремонта, по сути, и не было. На это уже лет десять нет денег. Каждое лето учителя и родители ремонтировали школу сами. И не то чтобы основательно, а так – кое-где покрасить, кое-где линолеум положить. Так было и в этом году. Целое лето я ходила в городскую администрацию, просила выделить деньги, чтобы хотя бы поменять полы в коридоре около учительской. Там пол прогнил, я боялась, что в один прекрасный момент он рухнет и детишки наши провалятся. В конце концов, администрация Беслана пошла нам навстречу, и 30 июля нам завезли доски, линолеум, два мешка алебастра и два мешка цемента. Швейлеры вместо прогнившей балки.
Никаких работников по дешевке мы не нанимали. Это непонятно откуда появившиеся слухи. Да и не на что нам было нанимать. На стройматериалы мы не потратили ни копейки, а крыли полы учитель истории, завхоз с сыновьями и племянником. Красила техничка с сыном.
– Но ведь говорят, что террористы вскрывали полы и доставали оттуда взрывчатку?
– Ничего подобного ни я, ни те, кто сидел в спортзале со мной, не видели. Я видела, что они были обвешаны с ног до головы оружием, а взрывчатка была у них в рюкзаках.
– Говорят, что перед 1 сентября уборщица в школе видела подозрительных людей. А накануне линейки у здания стояли чужие машины.
– Что вы! Это слухи. Ничто не предвещало несчастья. Это была не линейка, а картинка. В этом году я решила вспомнить старое и ввести школьную форму. Но не советских времен, свою форму мы шили по эскизам дореволюционной. У девочек темно-синие платья, белые кружевные фартуки и огромные банты. Мальчики в темно-синих костюмах-фраках и белых рубашках. Передо мной стояли красивейшие дети, и у каждого в руке был букет цветов. Ровно в 9.45, как только заиграла торжественная музыка, откуда-то слева побежали люди в масках и с автоматами. Более взрослые дети, особенно старшеклассники, догадались, в чем дело, и им удалось убежать. А всю малышню, их родителей и учителей бандиты загнали в зал.
– Как директор школы, вы наверняка находились под особым контролем террористов?
– Да, они постоянно приводили меня в учительскую, где выдвигали свои требования, которые я должна была потом передать людям. Например, они требовали, чтобы я успокаивала детей, чтобы они не плакали. Я делала что могла. Но вы ведь понимаете, что значит успокоить напуганного ребенка? Дети слушались меня, я их умоляла: «Дети, золотки мои, помолчите, от этого зависит наша жизнь!» На пять минут они замолкали, а потом начинали плакать снова. На второй день, когда дети уже очень плохо себя чувствовали, они сказали мне, что, если я не наведу хоть какой-то порядок и не успокою детей, они перестанут разрешать им ходить в туалет и пить воду. В конце концов, они так и поступили. Запретили двигаться, дали три ведра, в которые мы ходили в туалет, а потом из них пили. Они меня выводили из зала, когда вели переговоры с нашими. Заставляли меня звонить кому-нибудь, кого я знаю из высокопоставленных людей, и передавать их требования. Сначала я позвонила Мансурову (председателю осетинского парламента. – «НИ»). У меня был его телефон, ведь он выпускник нашей школы, да еще и родитель.
– Что заставляли вас говорить террористы?
– Свои требования – вывести российские войска из Чечни – они озвучивали сами. Мне же говорили, чтобы я просто рассказала, как здесь с нами обращаются. Но давали сказать буквально пару фраз. Таймуразу (Мансурову. – «НИ») я успела сказать только одно: «Шафам!» (по-осетински – пропадаем). А Рошалю: «Милый, дорогой Рошаль! Помоги моим детям. Нам не дают пить! Мы умираем!» Он ответил: «Все предпримем! Держитесь!» В первый день, когда они собрали нас, они обращались с нами хорошо, разрешали детям пить воду, выходить в туалет. А потом, на третий день, они окончательно обозлились: били детей.
– Чего вы боялись больше всего?
– Я надеялась, что не будет штурма. Этого я боялась больше всего.
– Почему вы решили, что обязательно будет штурм и мирным путем ничего не решится?
– У террористов были телевизоры. Пару раз они мне давали его смотреть. Я услышала, что журналисты говорят, будто в школе всего 354 человека. У меня был шок, я прикинула: 885 учеников, 90 первоклашек. С каждым первоклашком по две бабушки, тети, дяди. Получалось не меньше 1300 человек. Террористы сказали, что это они специально говорят, чтобы штурмовать школу. Я так испугалась, что и Рошалю и Мансурову говорила по телефону: «Нас больше тысячи! Попытайтесь договориться! Главное, не штурмуйте!»
– Как вели себя перед взрывом террористы?
– Они нервничали. За три дня устали и они. Спорили то на чеченском, то на русском. Трое из них, причем совсем не русской внешности, говорили на чистом русском языке. Я вам как учитель говорю: на чистом русском, без акцента. Их раздражало буквально все. А тут еще стали громко кричать две девочки. Мама не могла их успокоить. Крутила пальцами у виска, объясняя нам и террористам, что ее девочки помешались. Один из них увел их всех в другую комнату, больше я эту семью не видела.
– Вы помните тот момент, когда прогремел первый взрыв?
– Я уже себя очень плохо чувствовала, лежала на полу, чувствовала, что отнимаются ноги. Я же пожилой человек и к тому же диабетик. Что взорвалось и почему, я не видела. Когда я очнулась, то увидела, что в зале осталось меньше детей и взрослых, наверное, их уже вывели. Потолок горел. Меня зажало между столами. Возле меня один из террористов все время стрелял. Он посмотрел на меня и махнул мне рукой: мол, уходи. Не знаю, как я оттуда выползла. Перед тем как потерять сознание и очнуться уже в больнице, я помню детские глаза. Много детских глаз. Такие вопрошающие, умоляющие… И моих учителей, пытающихся вытаскивать ребятишек. Я до сих пор не хочу знать, что многие из них погибли.