– Все россияне сейчас испытывают тяжелый моральный стресс. Многие не отрываются от телевизоров, и это опасно. Сегодня звучит много упреков в адрес тележурналистов по поводу того, как они освещали захват школы в Беслане. Мол, и «картинка» была скудная, и комментарии скупые... Показывать и говорить правду, – разумеется, долг репортеров. Но вот какая важная вещь: помимо информационной и развлекательной функций, телевидение выполняет еще одну: стирает границы. В лучшем случае сближает. В худшем – создает иллюзию, что нам некуда спрятаться от войн и катастроф. Ведь уже нет разницы, где разыгралась трагедия – в Москве, Нью-Йорке, Иерусалиме или Беслане. Каждый из нас, включив новости, видит все то же, что и люди, попавшие в гущу событий. Ту же кровь, те же слезы. Кто способен остаться в такие минуты равнодушным? Ведь все мы – очевидцы. Но есть масса впечатлительных людей, которые переживают увиденную трагедию так, будто она произошла с ними самими. И мы уже не можем сказать им: «Да что ты так переживаешь? Не в твоем же городе, не с твоими близкими это произошло!». Здесь заключается серьезная проблема, которую у нас не принимают в расчет, говоря о ликвидации последствий терактов. Спустя полгода после захвата и штурма центра на Дубровке мы исследовали людей, наблюдавших за этими событиями по телевизору, и выяснили: 20% испытывали все признаки посттравматического стрессового расстройства – страдали от бессонницы, раздражительности, повышенного сердцебиения, апатии, усталости при минимальных нагрузках. Встречались и очень тяжелые случаи, так называемые флэш-бэки, когда спустя много дней перед глазами телеочевидцев продолжали возникать яркие картины происшествия. По сути дела, у них наблюдались те же реакции, что и у участников событий. Но одно дело, когда человек способен легко восстановить причинно-следственные связи между своим самочувствием и тем, что когда-то с ним случилось. А здесь – вполне здоровый посторонний человек, и все симптомы посттравматического стресса. Проблема эта пока мало изучена, хотя у психологов есть для ее обозначения термин – «вторичная жертва». Давно установлено, что стать вторичной жертвой может кто-то из врачей, спасателей, полицейских и пожарных – непосредственных участников трагедии. Хотя они все-таки люди психологически подготовленные. Не застрахованы и журналисты, специализирующиеся на этих темах. А в последнее время к ним прибавились те, кто потом все это читает и смотрит по телевизору. Причем у них даже нет предпосылок к установлению прямой связи между трагедиями и своим состоянием. Да и общество не готово принять от них жалобу. В случае с вторичными жертвами я даже не уверен, что большинство наших специалистов-медиков способны правильно действовать в ситуации, когда к ним обратится человек, который так серьезно переживает из-за событий в Беслане, что у него все валится из рук. Ни с того, ни с сего он вступает в конфликты на работе, начинает кричать на близких – возникают острые проблемы в межличностном общении. И это становится массовым явлением, протекающим параллельно с другим, более заметным, когда люди боятся ездить в метро, летать на самолетах, страшатся за своих детей, идущих в школу. В общем, есть прямая связь между состоянием здоровья общества и работой СМИ. Террористы во многом добиваются своей цели – запугать людей – при помощи журналистов. Им важно, чтобы мы видели сцены насилия, которое они совершают.
– Получается, что надо вводить цензуру на сообщения о терактах?
– Вы не задумывались, почему в СССР не было терроризма и конфликтов на межнациональной основе? А потому что в тоталитарном обществе ожидать реакции на эти события было бесполезно: что бы ни произошло, ничего на экраны не попадет. И все-таки запрещать показывать теракты нельзя. Нужно просто найти правильный способ подачи информации. Например, в США во время трагедии 11 сентября по телевидению практически не показывали трупы. Но, помимо видеоряда, фантастически важна и роль комментария. Он не должен быть истеричным. Спецоперация считается эффективной не тогда, когда враг уничтожен, а когда нет жертв ни среди заложников, ни среди бойцов. То же самое должно быть и в СМИ, чтобы репортер мог сказать: «Я все честно показал и объяснил, но в метро после этого никто не боится ездить...»И вот еще что сейчас важно: как будет на все случившееся реагировать общество? Если оно будет заниматься занижением собственной самооценки, начнет обсуждать просчеты, которые были при освобождении заложников, – мол, чего вы еще хотите – такой подход еще больше усугубит ситуацию. Тогда как всем нам, и жертвам, и очевидцам, нужно искать из нее конструктивный выход.