Лиричные венгры
Признаюсь: еще до поездки меня одолевали сомнения насчет венгерского театра. Уже на открытии, когда пестрая толпа участников фестиваля выпивала и закусывала под открытым небом, я разглядывала жарких брюнетов и брюнеток, представляя, с каким темпераментом они начнут рвать страсти в клочки... Ничего подобного. Не знаю, как на академических венгерских сценах, а вот в маленьких альтернативных театрах от нелепых страстей и вульгарных криков спасаются гротеском, балансируя на грани черного юмора и цинизма, но сохраняя безупречный вкус.
Когда смотришь спектакль, не понимая языка, чувства обостряются, включаются те способности, которые обычно спят. Сейчас, разглядывая программки, я с удивлением вспоминаю, что спектакли игрались без перевода. Кстати, выражение «лиричные венгры» явно появилось не на пустом месте. Вот, например, спектакль «Виа Италия» венгерского театра из Нового Сада: крошечная наклонная сцена напоминала покатую крышу со множеством слуховых окошек. Актеры то показывались в окошках, то скатывались со сцены как с горки, то почти парили над ней, словно ожившие персонажи картин Шагала. А сюжет, придуманный режиссером Кингой Мезеи (Mezei Kinga), я поняла и без слов: незатейливая жизнь обитателей маленького городка. Но сколько же поэзии и изящества было в этой «маленькой жизни»! Другая, более острая по форме постановка, – спектакль «Прикончить старую ведьму» театра с названием «Цирк мыльных пузырей». Эта «анархистская цирковая опера» напоминала пародию на феллиниевскую «Репетицию оркестра». В левой части сцены, за решеткой, разговаривали, напевали и закусывали оркестранты. Справа – громадные нары, на которых, вся в белом, умирала старая ведьма. Любой персонаж или предмет мгновенно превращался в свою противоположность: шляпа оказывалась мишенью в тире, рыжая медсестра – оторвой-стриптизершей; музыку извлекали даже из ночных горшков, привязанных к нарам. Сами нары неожиданно превращались в гроб, умершая ведьма просовывала руки в прорезь и водила пальцами по струнам, натянутым на крышке собственного гроба...
В зрачке
Само собой разумеется, что фестиваль, называющий себя альтернативным, выбирал для показов необычные сценические площадки. Например, участники фестиваля обживали помещение старой синагоги. После того как в 1903 году архитектор Липот Баумхорн возвел в городе новую синагогу, признанную одной из красивейших в мире, старая превратилась в уютный концертный зал. Другой площадкой фестиваля стало полуразрушенное здание отеля Old Hungaria. Эффектнее всего там смотрелся современный танец. Только представьте: роскошные руины отеля, ободранные стены с колоннами и нишами, полумрак, вычурная хореография и огромные южные бабочки, залетавшие в пустые оконные проемы... На этой площадке шло два спектакля с участием почитаемой в Венгрии танцовщицы Гизеллы Жарнyсай (Zarnoczai Gizella). Жарнусай – не только балерина, но и драматическая, вернее трагическая актриса, спектакли с ее участием задумывались как трагедии. Один – балетная версия «Медеи», другой – «О моей матери» – история женщины, страдающей от одиночества, но трагически равнодушной к своим детям. Лицо и глуховатый голос этой актрисы столь же выразительны, как и тело. Глаза полны такой страсти и боли, что их взгляд – Жарнусай танцевала в двух шагах от зрителей – было невозможно вынести. Однако не оставляло ощущение, что сама актриса куда мощнее, чем предложенная ей нарочито усложненная хореография.
Более внятной и поэтичной оказалась история, станцованная театром «Артус». Хореограф Габор Года (Goda Gabor), придумавший спектакль «Сетчатка», стал одним из призеров фестиваля. «Сетчатка» – попытка заглянуть в зрачок человека, упавшего с огромной высоты. Он слеп, глух и недвижим, но все еще жив: память воспроизводит те картины, которые он успел увидеть во время падения. Спектакль играли под ночным небом, натянув в отдалении от зрителей огромный экран с проекцией летящего вниз человека. А перед первым рядом сидел недвижимый пациент в черном, около которого свивались причудливые живые узоры – танцующие воплощали образы его меркнущего сознания.
Люди дождя
Как и на любом фестивале, мнение критиков в Сегеде не совпадало с выбором жюри. По мне, скажем, лидерами фестиваля были спектакли «Виа Италия» и «Прикончить старую ведьму», однако жюри сочло по-другому.
Если придирчиво анализировать фестивальную программу в целом, то и танцевальные, и большинство драматических спектаклей были несколько однообразны в своем демонстративном нонконформизме. Персонажи многих спектаклей напоминали знаменитого хофмановского героя из «Человека дождя», но в отличие от него были довольно агрессивны в отстаивании своих странностей. Зарубежную часть программы представлял спектакль «Бон вояж» немецкого коллектива с названием «Тетрапилоктомия» и моноспектакль Олега Жуковского «Арфеус», также считавшийся немецким, поскольку его автор и исполнитель живет в Германии. Жуковского, известного и любимого венграми как бывшего актера питерского театра «Дерево», спасала изрядная доля поэзии и чисто русского скоморошества, немцы были суше и сюрреалистичнее. Однако оба спектакля можно описать так: чудаки на сцене перебирали свои чудаковатые предметы, вели задушевные, но непонятные зрителям разговоры, тщетно напрашиваясь на сочувствие. Сегедская же публика благодаря ThealterТy уже более 10 лет наблюдающая за развитием европейского театрального андеграунда, принимала их довольно сдержанно.
Впрочем, на фестивале не обошлось и без старого доброго психологического реализма. В крошечном зальчике студенческого клуба венгерский коллектив с названием «Последняя линия» играл «Стеклянный зверинец» Теннесси Уильямса. Костюмы и декорации были случайные, а артисты имели весьма приблизительное представление о своих персонажах – американцах 30-х годов. От полного провала их спасало умение органично существовать на таком градусе темперамента, на котором любой из отечественных актеров через минуту умер бы от разрыва аорты...
Особенности межнациональных отношений
В Сегед приехали не только «венгерские» венгры, но и венгерские театры из тех областей, которые были отторгнуты от бывшей Австро-Венгрии после Первой мировой войны – Трансильвании, Воеводины, Черногории. Нешуточные страсти кипели вокруг спектакля, в котором театр Honved Chamber пытался рассказать историю венгров, живущих в горах румынской Трансильвании. Он назывался «Бездомность» (Homelessness). Действие происходило в затерянном в горах трактире. Герои влюблялись, дрались, пели, пили, варили похлебку и пускали мыльные пузыри, но в каждом их движении чувствовались растерянность и опустошение: они чужие и для румын, и для тех, кто живет в современной Венгрии. Была в этом горьком, надсадном спектакле и сатира на злобу дня: венгры в зале буквально падали от смеха, а моя румынская коллега сидела мрачнее тучи.
Споры вокруг «Бездомности» разгорелись и на нашем критическом семинаре. Кто-то обвинял отборщиков в политической ангажированности, кто-то прочил спектаклю награду (так, кстати, и случилось – постановщик «Бездомности» Габор Ружняк (Rusznyak Gabor) получил приз за режиссуру). «Посмотрите на нас, – кричали девушки из Трансильвании, – мы есть, но нас нет. Если, живя в Румынии, мы будем писать по-венгерски, нас никто никогда не узнает, и мы останемся без работы». «Они все еще чувствуют себя представителями империи», – нашептывала в ответ коллега-румынка. Я же вспоминала знакомого по Москве венгра, который жил раньше в Черногории. «Следующая война будет у нас», – говорил он во время конфликта в Боснии. Впрочем, есть возможность решить проблему по-другому: театр Honved Chamber в полном составе эмигрировал из Румынии в Будапешт, так что в «Бездомности» актеры поведали зрителям свою собственную историю. Но все это, к счастью, не помешало нам, участникам семинара, сдружиться.