Роман Виктюк

– Ваши спектакли всегда неоднозначны, в них много эпатажа, граничащего со взрывом. Таково ваше мироощущение или вы это делаете нарочно, ради кассы?

– Это неправда. О том, что я скандалист, говорят люди, у которых нет успеха. Они думают, что успех – значит обязательно какой-то такой взрыв, бомба, что-то связанное с разрушительными действиями... Впрочем, скандал, конечно, был – еще при советской власти. Ведь я ставил те спектакли и тех драматургов, которых власти на дух не переносили. Это были Вампилов, Рощин, Зорин, Радзинский, Петрушевская... Петрушевская написала пьесу, которая называлась «Уроки музыки». В ней мы как бы взглянули на советскую власть, которая к тому времени уже была трупиком. Она впервые посмела сказать, что это метастазы, что это рак, что это уже умирает. Великий режиссер Эфрос мне сказал: «Роман, об этой пьесе забудьте. При нашей жизни «Уроки музыки» никогда не увидят сцены». Но я к тому времени уже ставил во МХАТе, в Моссовете, во всех академических театрах, которые обслуживали систему. Конечно же, я понимал, что там такую пьесу продвигать бессмысленно. Поэтому пришел в студенческий театр МГУ, который тогда был на улице Герцена (прямо возле Кремлевской стены). Собрал профессоров, докторов наук, кандидатов наук, всех людей университета, интеллектуальных совершенно. И ректор университета дал добро. Мы начали без спроса у цензуры, у власти, у горкома партии и всех тех, которые следили. Когда мы это выпустили, у стен Кремля каждый вечер дежурила конная милиция, пройти по улице Герцена было нельзя. Били стекла, зрители сидели на полу. Невероятный успех! А действующие лица спектакля были то самое дно, про которое советская власть кричала, что таких людей нет. Вот эти доктора наук играли людей, которые были на обочине страны. Лишь Валентина Талызина была из профессионалов. Но все играли замечательно, оттого что они все-таки были людьми ума невероятного совершенно – они тонко чувствовали боль страны. Конечно, университетский театр вскоре закрыли. Студенты, что самое потрясающее, студенты университета писали письма, выставляли пикеты, беседовали с ректором. Ведущие театральные деятели – Арбузов, Ефремов, Розов, все те великие, которые были членами партии, писали Брежневу, писали на съезд. Но все бесполезно. Те, кто закрывал, пьесы не читали и спектакля не видели, но говорили, что под Кремлевской стеной совершена диверсия. Вот это был скандал. Тогда все газеты писали, что это потрясение, свершение и тому подобное, а в горкоме партии сидела тогда дама по фамилии Бураченко – в соболях, такая толстая, здоровая тетка. Я ей принес газеты и говорю: «Как же быть? Вы посмотрите, все газеты пишут одно и то же. Неужели наша пресса столь подкупна?». Эта здоровая тетка ко мне наклонилась (кажется, она ела чеснок) и начала смеяться, нет – гоготать! Она сказала: «Да, подкупна!». Так впервые при советской власти я узнал, что можно подкупить нашу прессу.

– Но вас тогда и это не остановило?

– Мы просто уехали на Каширку в Дом культуры. Мы играли там то же самое. Мне казалось, что туда люди вообще не приедут. Сколько бы раз мы ни играли – снова переполненный зал. Нас нашли и там – райком партии. Мы уехали тогда за Кутузовский проспект. Там был какой-то районный Дом культуры, до которого нужно было добираться час через лес. Вся самая высокая интеллигенция, в том числе Евтушенко и Ахмадулина, нас там посещала. Но и там нас нашли. И закрыли. Дом культуры тот просто закрыли. Так или иначе ни одного спектакля для властей я не поставил. Поэтому мне не надо было потом, когда уже советская власть кончилась, выступать по телевизору, жечь публично партбилет, говорить, как ненавижу советскую власть. Некоторые ведь так поступали и наутро получали звание. У меня такой необходимости не было.

– Начало перестройки для вас стало освобождением от цензуры?

– К тому времени Петрушевскую я ставил уже в «Современнике». Готовился спектакль «Квартира Коломбино», в ней играли где-то 17 артистов. Тоже – все про власть, про ее метастазы. Экстрасенсы сказали нам с Галей Волчек – потерпите месяц. Месяц не выпускайте. Мы спрашиваем: «Почему?». Они говорят: «Месяц. Остальное вас не должно касаться». А как можно не выпускать? Министерство культуры знает, что мы репетируем, требует премьеры. Но мы стали ждать: выпустили бы до начала перестройки – это никогда бы не вышло. Прошел месяц – началась перестройка. И тех людей из горкома партии, которые могли бы запретить пьесу, уже не было.

– Вы и теперь обращаетесь к экстрасенсам?

– Я с ними все время общаюсь. Вот и сейчас у меня передача была большая с Аланом Чумаком. Я с ним дружу, но никогда ничего не спрашиваю. Был такой случай. Мы летели как-то из Киева. Подошли к самолету. Чумак говорит: «Мы не летим». Иду к командиру самолета. Я спрашиваю: «Вы человека этого знаете». Он говорит: «Да, но вас больше». Я объясняю ему, что лететь нельзя: Чумак сказал. В общем, отменили посадку на самолет. Проверили. Оказался неисправен. Как же после такого не верить?!

Справка «НИ»

В театральном мире принято закрываться на лето или уезжать на гастроли. Но не в Театре Виктюка. Фестиваль, проходящий в Доме музыки, – наглядное тому подтверждение. Здесь за месяц будет показан весь активный репертуар театра, что бывает нечасто. Театр Виктюка, со дня своего основания не имеющий собственной площадки, вечный пилигрим-кочевник. Поэтому и выступает в Москве всегда будто проездом с одних гастролей на другие. Многие считают, мол, поэтому Виктюк и собирает полные залы, что бывает здесь редко. На фестивале можно увидеть и отечественную классику – «Мастера и Маргариту» Булгакова с Дмитрием Бозиным и Николаем Добрыниным. И зарубежную – самый старый спектакль на фестивале «Саломея» Оскара Уайльда, уже больше 5 лет являющийся программным для театра. Есть и истории о судьбах гениев XX века. «Эдит Пиаф» с джазовой певицей Нуцей, которая сама вдохновила режиссера на постановку и сама же сыграла в ней главную роль. «Рудольф Нуреев. Нездешний сад» – выдающаяся актерская работа Дмитрия Бозина. История о жестоком мире балета, о славе, полной трагизма и одиночества. И по контрасту с невозмутимой серьезностью «Нуреева» – спектакль по роману Берджесса «Заводной апельсин». Притча о молодом головорезе Алексе, местами переходящая в стеб над всем миром и особенно над зрителями.
Особняком на фестивале стояло сольное выступление Нуцы с романтическим названием «Любовница любви». Концерт прошел не без накладок: несколько раз открытый рот певицы не совпадал с фонограммой. Другие постановки – долгое время запрещаемая «Давай займемся сексом» Красногорова, «Путаны» Манфреди и «Мою жену зовут Морис» Шарта, – может быть, менее значительны, но не менее интересны.

Татьяна ПОДОЙНИЦЫНА