Владимир Мау

– Какой все-таки рубль нам нужен: крепкий или не очень? И можно ли говорить о каком-то оптимальном курсе доллара?

– По 20-летней давности подсчетам Виктора Геращенко, доллар стоил 56 копеек. Ну и что из этого? Оптимального соотношения между курсом рубля и доллара нет. Для производителя отечественной мебели лучше было бы, чтобы доллар стоил 40 рублей, для импортера испанской мебели – 15. А определяет рынок.

– Тем не менее Центробанк не намерен допускать укрепления рубля больше, чем на 7%. Верно ли это, на ваш взгляд?

– Укрепление национальной валюты нельзя рассматривать как однозначно негативный фактор. Укрепление рубля в результате притока нефтедолларов – это опасно и неприятно, но укрепление рубля в результате притока инвестиций, сопровождаемое ростом производительности труда, – это хорошо и перспективно. Это рост благосостояния граждан, повышение инвестиционной активности отечественного товаропроизводителя, снижение стоимости зарубежного оборудования. Если же рубль укрепляется в результате притока «шальных денег», а производительность труда не растет, то отечественные товары действительно становятся менее конкурентоспособными. У нас сейчас производительность труда растет, так что пока опасения преждевременны.

– Но ведь при всем при том цены на нефть продолжают определять состояние дел в нашей экономике, какие бы задачи ни ставились с высоких трибун…

– Цены на нефть играют двоякую роль в нашем развитии – как позитивную, так и негативную. Высокие цены создают большую денежную «подушку» для бюджета и спрос в нефтяном секторе, в том числе и на инвестиции. Поэтому можно сколько угодно говорить о важности диверсификации экономики и отказа от нефтяной иглы, но пока цены на нефть высоки, пока нефтяной бизнес суперрентабелен, рассчитывать на то, что экономика будет решительно меняться, нельзя. Ведь высокие цены ведут еще и к синдрому «голландской болезни» – провоцируют популистскую бюджетную политику и раздувание неэффективных бюджетных расходов вместо стимулирования частных инвестиций. И в этом смысле снижение цен на нефть, если бы оно произошло, не было бы однозначно негативным фактором.

– А не оказалось бы тогда под угрозой выполнение задачи удвоения ВВП? И какова, кстати, доля нефтяного сектора в его приросте?

– Есть разные оценки на этот счет. Думаю, что где-то 3–4%. При этом доля эта немного снижается. Только это не значит, что если цены на нефть были бы низкими, то темп роста ВВП вместо 7,2% равнялся бы 3–4% в год. Здесь нет прямой зависимости. При проведении разумной денежной политики это бы просто увеличило возможности для роста других секторов экономики. То есть падение цен на «черное золото» не означает автоматического снижения темпов роста ВВП. Просто изменится структура роста.

– Если уж мы заговорили о других отраслях экономики, давайте коснемся ее реального сектора. Недавно один весьма авторитетный эксперт заметил, что вся политика правительства свелась к банальному регулированию курса рубля, снижению инфляции и сбалансированности бюджета. А промышленная политика, мол, по-прежнему отсутствует. Вы согласны с этим утверждением?

– Нет, не согласен. Напомню, что под промышленной политикой обычно подразумевается назначение «победителей» – точек роста, приоритетных направлений и т.д. и т.п. с поддержанием всего этого соответствующими бюджетными вливаниями. Другое дело –выделение приоритетов социального и институционального характера: пенсионная реформа, медицинская, реформа образования. Это реальные приоритеты постиндустриальной эпохи. Сейчас перед нами стоят очень непростые задачи – гораздо более сложные, чем макроэкономическая стабилизация. В 90-е годы нужно было стабилизировать национальную валюту – вещь болезненная, но интеллектуально простая для решения задача. Через это проходили десятки стран мира, есть опыт, более-менее известны нюансы дела. Стабилизировать бюджет – это задача более сложная, но тоже не требующая больших интеллектуальных или организационных усилий. Разработать разумное банковское законодательство, законодательство о банкротстве – вещи более сложные, чем решение макроэкономических задач, но они также понятны. А вот реформа здравоохранения – одна из сложнейших проблем, не имеющая однозначного решения и успешного мирового опыта. Реформа образования – из той же области. Дальнейшие шаги налоговой реформы, соотношение пенсионной реформы и социальных отчислений – еще одна проблема. Это и есть приоритетные задачи правительства, которыми оно по мере сил и возможностей занимается.

– Вопрос не ставится так, чтобы правительство не занималось социальными реформами. Напротив, они уже давно перезрели. Но речь сейчас о другом: нужны так называемые точки роста в экономике, как в Китае в свое время ввели свободные экономические зоны…

– Да, Китай пошел по пути создания свободных зон. Но Китай на тот момент был закрытой социалистической страной – они создавали островки капитализма в коммунистическом строе. Плюс административный ресурс там был очень сильный, а у нас –довольно слабый. В России начала 90-х не было государства, мы не могли гарантировать стабильность. То есть не было уверенности, что через год твой завод не конфискуют. Например, компартия могла бы прийти в 1996 году к власти и национализировать все предприятия. Государство не могло обеспечить исполнения контрактов, справедливости судебных решений. Мы и сейчас-то этого обеспечить не можем, а тогда тем более. То есть я хочу сказать, что Россия и Китай находились в совершенно разных ситуациях. И то, что Китай хотел сделать в свободных зонах, мы теоретически могли делать во всей стране. Но только теоретически.

– Выходит, коммунистический Китай лучше для инвестора, чем демократическая Россия? Там ведь, вообще-то, до сих пор сохраняется диктатура компартии…

– И что с этого? Инвестор к подобным вещам относится нормально. Они создавали режим свободных экономических зон, и правящий режим гарантировал их стабильность. Чего еще требуется бизнесу?

– Хорошо, с Китаем разобрались. Но по пути поддержки отдельных перспективных отраслей шли и другие, многие ныне очень даже развитые страны. Почему же вам так не нравится эта идея?

– Во-первых, нет объективных критериев, почему ту или иную отрасль нужно поддерживать, а другие – нет. Во-вторых, когда недофинансированы армия, полиция, суды, здравоохранение и образование, безнравственно и бессмысленно вкладывать деньги в отрасли экономики, потому что без честной полиции, бюрократии и судов все равно эти деньги уйдут в никуда. К тому же возникает вопрос: а почему, собственно, государство должно расходовать бюджетные деньги? Разве бизнес сам не в состоянии инвестировать в те отрасли, которые по определению важны и нужны для людей? Если бы Англия в начале XVIII века определила для себя приоритетным направлением сельское хозяйство, то сейчас бы осталась аграрной страной.

– Но есть ведь и опыт Японии – там не чурались поддерживать свою промышленность...

– Япония последние 15 лет со своей промышленной политикой стагнировала. И только сейчас там начинают выбираться из этой ямы, отказавшись от большинства постулатов традиционной японской экономической модели. К тому же, как я уже сказал, перед нашей страной стоят важнейшие социальные проблемы. И в первую очередь нужно решать их.




Доллар продолжил рост, а рынок акций – падение