Погребальная элегия американского Юга

Режиссер не позволил актерам превратить природную самобытность героев Фолкнера в шарж, в водевильные маски, в жанровые сценки из жизни американского села, но строго, последовательно и даже жестко отстоял рубеж допустимости между игрой и баловством, импровизацией и своеволием. Карбаускис также не позволил себе и шага в сторону театра гиньоля. Хотя сам сюжет о том, как умирает мать, а потом гроб девять дней муж и дети везут по городам и весям американского Юга, чтобы согласно ее завещанию похоронить в родном местечке, мог бы спровоцировать театральную жуть.

Карбаускис счастливо избежал крайностей.

В спектакле взята праздничная интонация. Роман Фолкнера от лица всех героев, в нем участвующих, представляет собой собрание пестрых глав, – повествований мужа умирающей, рассказа самой Адди, ее сыновей, священника, аптекаря, соседей. Миндаугас Карбаускис перенес этот фолкнеровский ход на сцену.

Она оформлена Марией Митрофановой скупо и сдержанно.

Вздыбленный деревянный помост – на переднем плане, здесь развернут быт американского местечка. Потом помост обрывается, и на заднем плане – узкая деревянная полоска. В первом действии – это и задняя веранда дома, и одновременно черта условного пространства, в котором скособочены, наклонены предметы, особенно накренены огромные часы, футляр которых во втором действии превратится в гроб. Задняя линия теперь обозначит и удаляющуюся линию горизонта, и берег переправы.

Евдокия Германова играет Адди Бандрен.

В спектакле умирающая не изолирована от живых. Ее в первом акте отличает только одно – она молчит, в то время как все говорят и часто о ней. Адди встает, присаживается, слушает то, что ей давно известно, ложится на скамейку снова. Звук пилы раздражающе навязчив. Это сын Кеш, столяр и плотник, мастерит матери гроб. И отец считает, что матери это по душе. Во втором акте она заговорит.

Маленькая, сухонькая, в белом погребальном платье, в белом чепчике с кружевной оборочкой. Траурная подушечка словно прилипла к покойнице, вольно существующей в пространстве. Так могла бы выглядеть в молодости гоголевская Пульхерия Ивановна, но только вот без ее смирения. В игре Германовой прочитывается важный для спектакля смысл – о призрачной границе между жизнью и смертью, потому что смысл жизни, как сказал ее отец, – «приготовляться к тому, чтобы долго быть мертвым». Ее рассуждения о любви, страхе, грехе открывают пустоту мира, в котором нет Промысла, поскольку все в нем случайно: и любовь к мужу, которой не было, и дети, поскольку не она решала, кто и каким появится на свет. Слова Германова бросает, как легкие и острые парадоксы. Ей нет необходимости быть понятой, услышанной. Она не ждет ни сочувствия, ни сострадания. Ей нечего ждать от людей, поскольку Адди не верит словам, укрывающим пустоту, а верит действию, которому не нужны слова.

Ни гордости, ни смирения, ни шума, ни ярости. А только печаль.

Эта работа Евдокии Германовой пронзительно точна, по-настоящему мужественная и внятная. Перед нами актриса, умеющая играть молчание.

В спектакле нет неточных работ.

Муж Анс Бандрен Сергея Беляева, как и соседка Кора Талл Полины Медведевой, – типажи, знакомые по «Догвиллю» Ларса фон Триера. Именем Бога Анс покрывает свое равнодушие к ближнему, а Кора лишь рассуждает о добродетелях, чтобы предстать перед округой самой праведной. Ей также далек ближний.

Это о них скажет Адди: «Кто знает грех только по словам, тот и о спасении ничего не знает».